«Я не думал, что будет война»

В военной форме и с наградами рядовой Саня Васин гордо идет от трамвайной остановки в районе Нагатино в сторону своей хрущевки. Его заинтересованно разглядывают бабушки и гопники. Саня родился и вырос в Донецкой области, в Макеевке. Случившуюся в 2014 году революцию на Украине он не принял, зато участвовал в пророссийских митингах и захватывал донецкую обладминистрацию.

«Я и не думал, что будет война. Все плавно начиналось. Нам не нравился Майдан. Хотелось поднимать у себя народ, чтобы разогнать всех в Киеве, — говорит Саня. — Потом у нас начались события, боевые действия. Я сразу попросился на фронт, меня поначалу и брать не хотели — из-за возраста. Тогда мне было полных 15 лет».

Родители тоже были против, но юноша сбежал на войну — сражаться за Донецкий аэропорт.

«Я не смог в первую минуту выстрелить, потом пересилил. Я стараюсь не вспоминать об этом. Со временем, когда убитых становится больше, меньше замечаешь такое», — нехотя и без подробностей рассказывает Саня о первом убийстве в бою.

Он поступил в Московскую академию экономики и права, пытался наладить мирную жизнь.

Первые три месяца в Москве Саня пил. Ему было больно и тяжело оттого, что происходит на родине. Он рвался обратно, хотя это и не казалось ему логичным, ведь уже в мирной Москве удалось обустроиться, хотя адаптация давалась нелегко. Услышав пролетающий над столицей вертолет, Саня прыгал в кусты, от взрыва петарды падал на асфальт и закрывал голову руками. Он даже думал покончить с собой: стоял на краю платформы метро и ждал приближающегося поезда, но в последний момент шарахнулся от тормозящего состава, приехал домой, взял бутылку водки. Пьяный, до утра гулял по набережной Москвы-реки.

«Во мне боролись два человека. Один говорил: “Посмотри в будущее, что там будет, если ты все бросишь?” Другой говорил: “Да какое будущее, надо туда ехать! А потом будь что будет”», — вздыхает Саня.

«Ты живешь одним днем»

Для сидящего в окопе бойца мир очень прост: тут друзья, там враги. Из автомата надо стрелять по врагам. Выжил — хорошо. Следующий день наступил — отлично. Сменить военную обстановку на мирную жизнь очень тяжело, рассказывает Мария Коледа из Союза добровольцев Донбасса (СДД).

«Ты живешь одним днем. Зато как начинаешь ценить этот день! — объясняет Коледа психологию ветеранов. — А в мирной жизни у людей другие проблемы, другая жизнь. Им не интересно».

Александр Васин на Поклонной гореФото: Фотоархив МОО "Союз Добровольцев Донбасса".

СДД основал бывший премьер непризнанной ДНР Александр Бородай вместе с другими ветеранами войны в Донбассе. Идея организации была в том, чтобы в первую очередь помочь добровольцам из России, которые ездили воевать в Донбасс, а по возвращении оказались предоставлены сами себе. Им было некуда обратиться за помощью.

В 2015 году на пресс-конференции Бородай говорил, что насчитал в составе вооруженных сил сепаратистов от 30 до 50 тысяч человек с российскими паспортами. В год через организацию проходит около тысячи человек, и это далеко не все, кому требуется помощь после участия в донецком конфликте.

Занимается СДД перевозкой тел убитых в Донбассе, помогает вступать семьям погибших в наследство, работает с ранеными, поставляет медикаменты. «Есть лежачие больные, которым нужны лекарства, памперсы, пеленки, — перечисляет Коледа. — Того, что дает Минздрав по квоте, не хватает. Я плохо себе представляю взрослого мужчину, который сможет обойтись двумя памперсами в день».

Небольшой офис Союза находится в центре Москвы, на третьем этаже здания на Настасьинском переулке. В кабинетах на стенах висят карта России, сувенирный календарь от российских спецслужб и карикатура на Петра Порошенко — к голове украинского президента приделана ростовая мишень.

«Человек, который был на передовой хотя бы два месяца, хотя бы контузию где-нибудь схватил. Что-то где-то рядом взорвалось, тебя обо что-то сильно кинуло, — рассказывает Коледа о самой распространенной травме. — Контузия не считается среди комбатантов чем-то серьезным. С ней в медицинские учреждения не обращаются. Они обращаются уже с последствиями: потеря слуха, зрения, нервные расстройства, проблемы со сном. Сейчас, например, мы разруливаем последствия с теми, кто контузии в 2014 году получил».

Следующие по распространенности ранения — осколочные. Люди не придают им значения и бегают с осколками в ногах и руках годами. И дело не в том, что осколки нельзя вытащить. Просто раненому не мешает осколок, который может впоследствии привести к образованию тромбов.

В Саню тоже попал осколок. В ногу. В теле не застрял, но раздробил наколенник. При переменах погоды или после большой нагрузки нога начинает ныть, приходится ходить с палочкой и глотать обезболивающие.

«Ездил, зарабатывал деньги. Без подробностей»

Осенью 2015 года россиянин Максим Трифонов (известный под псевдонимом Норманн) подорвался на мине на берегу Евфрата. До поездки на Ближний Восток, в Сирийский Курдистан, он воевал в составе вооруженных сил ЛНР. В обгоревшем автомобиле, в котором ехал Норманн, нашли только каску и кусок нашивки с флагом Новороссии.

Погиб ли Трифонов на самом деле — вопрос. Недоброжелатели вспоминают, как его в Донбассе чуть ли не расстреляли за случайное убийство товарища. В итоге решили, что он выплатит семье погибшего более 3 миллионов рублей. Возможно, Норманн жив и просто скрывается от долгов или решил инсценировать свою смерть по другим причинам.

Трифонов — далеко не единственный участник конфликта на юго-востоке Украины, решивший продолжить войну на Ближнем Востоке. Украинский военный аналитик и бывший израильский кадровый военный Игаль Левин рассказывает, что в основном российские добровольцы, прошедшие Донбасс, едут в Сирию как сотрудники частных военных компаний.

«Я думаю, что они по меркам РФ получают неплохие деньги, ведь добровольно в этот ад никто не поедет. Их никто не считает, но явно количество перевалило за сотни, — рассуждает военный аналитик, время от время находящий в соцсетях профили убитых в Сирии ветеранов Донбасса. — Такие люди, как они, могут хотеть вырваться из страны, посмотреть мир. Они вряд ли привыкли к мирной жизни и оправдываются тем, что едут бить “запрещенных”».

Александр ВасинФото: Dина

Саня Васин тоже был в Сирии. Официально он сопровождал гуманитарный груз.

«Ездил, зарабатывал деньги. Без подробностей. Часть давал ребятам, кто в Донбассе воевал, часть просто тратил, прогуливал. Я тогда о будущем не думал, — говорит Саня. — На войне ты не думаешь дальше одного дня, эта привычка сохраняется».

Такие командировки были неплохим заработком, пока Саня не встретил в прошлом году свою невесту Катю и ее дочь Агату. Он пообещал им больше не ездить в Сирию. Жизнь стала спокойнее, но беднее. Саня, как принято говорить, умеет работать руками: разбирается в электрике, компьютерах, может что-то смастерить. Но с трудоустройством у рядового Васина не задалось.

«Умения есть, вот только бумажки нет. Да и патента нет. Я же официально иностранец. Поэтому выгоднее, чтобы я сидел дома с Катиной дочкой», — рассуждает ветеран.

Под вопросом оказалась и учеба в России. За обучение надо платить, а денег пока не найти. Сейчас семья ждет общего ребенка, он родится осенью. Тогда Саня и Катя переберутся в Донецк, где ветеран надеется найти работу.

«Люди таких, как я, не понимают»

По ночам рядового Васина мучают кошмары. Что конкретно снится, он не помнит, но его невеста поутру рассказывает, что он ворочается на диване, поднимается, сжимает в руках несуществующий пистолет, целится куда-то.

«К психологу я не хожу. Что он мне скажет? Быть спокойнее? Пить валерьянку? Товарищи мои тоже жаловались. Это военный синдром. Я им говорю: “Ищите свое. Ищите то, что вас должно успокоить”», — объясняет Саня.

Военный синдром или посттравматическое стрессовое расстройство — заболевание тяжелое и с ним не справиться одной валерьянкой, говорит психиатр Ольга Милорадова.

«Человек не обязательно должен переживать что-то глобальное вроде войны или цунами, чтобы получить психическую травму, — объясняет Милорадова. — Бывает единичный опыт типа изнасилования или аварии или некий кумулятивный опыт, например, если насилие носит затяжной, пролонгированный характер, выливающийся в итоге в ПТСР. Соответственно, если мы говорим о военной ситуации — это пролонгированная и повторяющаяся травматизация».

У больных ПТСР развивается тревожное состояние, в котором они снова и снова испытывают травматическое событие. Они находятся в состоянии повышенного возбуждения, сверхнастороженности, бдительности, сопровождающемся бессонницей, зачастую из-за страха кошмаров, в которых они также видят повторяющиеся кадры произошедшего, перечисляет Милорадова. Сон пропадает и из-за опасения утратить бдительность.

Военно-тактическая игра «Территория-2016», в которой Александр (на фото слева передвигается по местности, на фото справа изучает карту) принимал участие.Фото: сайт E.N.O.T. CORP https://enotcorp.org

Люди с ПТСР страдают депрессиями, злоупотребляют алкоголем, наркотиками, пытаются покончить с собой. Они себя плохо чувствуют, быстро устают, страдают от мигреней.

В СДД Коледе часто приходится консультировать вернувшихся с войны с подобными проблемами. Первый совет, который она дает, — это не пить. Второй  — не стесняться обсуждать свои проблемы с близкими.

«Очень важно давать таким людям выговориться. Бывает, что семья не понимает человека, который вернулся. Жене, например, непонятно то, что происходит на войне, она этого не видела. Она раз выслушает мужа, два выслушает, три. На десятый раз она скажет: “Слышь, Вась, завязывай”, — объясняет Коледа. — Надо слушать, подталкивать к мирной жизни. Это не быстрый процесс. Когда начинаются проблемы со сном, с семьей, не надо игнорировать свои проблемы».

«Люди таких, как я, не понимают. Многие смеются, — говорит Саня. — Меня моя невеста  успокаивает. Достаточно одного ее взгляда, прикосновения, чтобы мне успокоиться».

«Войти в кураж»

«Пацан. 18 лет. Начитался книжек про героев и поехал в Донбасс, — рассказывает Коледа историю про еще одного не нашедшего себя в мирной жизни молодого ветерана. — Несколько ранений, в том числе очень тяжелая контузия. В 20 лет он вернулся домой. Пытался найти с мамой и сестрой общий язык, пытался найти работу. Это один из депрессивных регионов, как Калуга. С одной стороны, недалеко от Москвы, с другой — каждый день на работу не наездишься».

Работу, 20-летний, он так и не нашел и запил. В один из дней его окликнули двое проходивших мимо гопников: «Слышь, ты, бандеровец! Мобилу отдал сюда!»

Для одного из нападавших это были последние слова. Второй выжил, но получил после стычки с вернувшимся с Донбасса разведчиком тяжелые травмы.

В аналогичной ситуации Сане удалось не убить оппонентов, но он признает, что во время стычки с московскими гопниками с трудом гасил боевые рефлексы и ловил себя на желании отправить противника на тот свет. Он называет это «войти в кураж»: после выброса адреналина Саня может сутками не спать и очень быстро бегать, не замечая боль в травмированном колене.

«Для ветерана триггером может быть воспоминание о ситуациях нападения, атаки, угрозы жизни друзей, в которых они были научены обороняться, то есть, по сути, их военные рефлексы могут активизироваться без необходимости», — говорит Милорадова.

Саня знает, что, если что, он снова возьмет в руки оружие и вернется на фронт. Он часто тоскует по войне и хочет назад, к товарищам. Быть рядом с выжившими и мстить за павших. Сидеть в безопасной Москве и листать на компьютере сводки новостей невыносимо. Особенно если сообщают о гибели тех, кого знал.

«Звонят, бывает, и говорят: “Наш товарищ погиб”, — говорит Саня, делая ударение на букву “о” в слове “звонят”. — Внутри все накаляется, и ты чувствуешь, что ты дома сидишь, прячешься, пока твои товарищи за тебя погибают. Тяжело это».

К возможной смерти Саня относится философски. Коли суждено свыше умереть, то и в тысячах километров от войны умрешь, а если не суждено — то из любого пекла выйдешь живым, рассуждает он. Геройская смерть в бою представляется ему вполне достойной альтернативой бесславной гибели где-то на улице.

Вернувшихся из зоны боевых действий часто мучает чувство вины, рассказывает Милорадова. Многим стыдно за то, что они выжили. Им нужно вернуться, объясняет Милорадова. И это разговор не про месть. «Проявляются пассивные суицидальные тенденции, — говорит психиатр. — Плюс смещаются нормы хорошо — плохо. Если нарушено главное жизненное табу, то чего же тогда нельзя?»

Сохранить

Сохранить

Сохранить