В тринадцать я прочитала Стругацких, объявила забастовку и перестала ходить в школу. Я пугала соседей, разучивая вой гигантского ракопаука с Пандоры; собиралась сбежать в Африку на электричке (Африка — плохая замена Венере, да и электрички не прокалывают риманово пространство, но что уж); отказывалась вытирать пыль, чтобы не увеличивать энтропию Вселенной. И еще была влюблена сразу во всех обитателей 18-й комнаты Аньюдинской школы, особенно в Либер Полли, и страшно им завидовала.

У них не было рядом никаких родителей — «уроки сделала? примеры решила? почему опять двойка?» — они жили, учились и дружили в каком-то невероятном месте с парком и прудом, дрались по ночам подушками, могли провести полдня на спортплощадке, высчитывая отношение высоты к длине прыжка, смотрели лекции по стереовизору, болтали, смеялись и спорили с учителем. Я тоже хотела вот это все. Мама сказала: «Таких школ нет, это придуманное, видишь, даже на книжке написано “Библиотека фантастики”». А такая школа была. Правда, очень далеко.

Тропинки через небольшой лесок ведут к корпусам школыФото: Антон Уницын для ТД

В Новосибирск я прилетела вечером. Водитель такси по дороге из аэропорта говорил:

— Там лес вокруг, поаккуратнее надо ходить, особенно ночью. А то зверя встретить можно.

— Какого зверя? — спросила я.

— Например, белку.

Утром я шла по Академгородку — через первый снег, по тропинкам в лесу, мимо студентов, завтракавших на ходу, мимо человека на велосипеде, в бороде и очках, с портфелем подмышкой, мимо разноцветных домов, к университету — и пыталась понять, что мне это напоминает. Тот самый город будущего Стругацких, куда мне так хотелось сбежать в детстве. Только самодвижущихся дорог не хватает.

Я очень плохо ориентируюсь в незнакомых местах, никакие карты и навигаторы не помогают. У нового корпуса университета, больше похожего на, простите, церковь с куполом и флагом на макушке, спросила у идущей мимо женщины, как найти — дальше читала по бумажке и скороговоркой — специализированный учебно-научный центр… ну, СУНЦ.

— Простите, не поняла? — сказала женщина.

— Физико-математическую школу? — переспросила я. — ФМШ?

— А, Фымышугу! — сказала женщина. — А это вам по тропинке и налево.

Счастливейшее, но далеко не среднее арифметическое

Фымышуга, она же ФМШ, она же, то есть он же, СУНЦ, начиналась в 1962 году. Академгородку тогда было семь лет. Переброшенный — или сосланный за то, что подписал знаменитое «письмо трехсот» против лысенковщины, — на его постройку академик Михаил Алексеевич Лаврентьев решил создать при университете особенную школу. Рассказывают, что идея создания такой школы основывалась на практике буддийских монахов, которые ходят по городам и деревням, ищут просветленных и одаренных детей и ведут их в храм, где с ними работают наставники.

Лучшее время для учебы — на переменеФото: Антон Уницын для ТД

В 1962 году была проведена первая Всесибирская олимпиада школьников, заочные задания для которой напечатали в «Комсомольской правде» и «Науке и жизни» — самых известных и читаемых тогда изданиях. В июле открылась Летняя физико-математическая школа, и лучшие из ее участников стали первыми учениками ФМШ — фымышатами.

«Вот и мы ходим по городам и деревням, — говорит директор школы Николай Иванович Яворский, — ищем одаренных детей и ведем их в храм науки. Работают тут с ними настоящие ученые. Нет посредника, есть ученые, которые эту науку делают, — в этом главная идея. Талантливый ребенок — он часто как белая ворона, он может раздражать или восхищать, а и то и другое — не очень хорошо для него. Попав к нам, он оказывается в микросоциуме, среди таких же детей, каждый из которых по-своему талантлив. И это мощный толчок к развитию».

Директор ФМШ Николай Иванович Яворский в своем кабинете

Перемена, из аудиторий выходят фымышата (говорят, фымышат придумала одна из учениц — нарисовала на цветочном горшке мышонка, мышонка-фымышонка): кто-то бежит по коридору, распевая во весь голос «Ля-ля-ля, три рубля, торсионные поля», тут же у дверей завязывается бурная дискуссия о вечном двигателе, кто-то пытается прорваться на улицу.

— Без шапки не пущу, мозги застудятся, — говорит вахтерша.

— С научной точки зрения… — начинает лохматый юноша.

— Не пущу! Ни с какой точки зрения! — повторяет вахтерша. — Вот ведь умные все вокруг, а ведут себя как дети.

«Кто-то про нейтроны спорит, кто-то — про изоморфизм»

Полина Турищева жила во Владивостоке, была уверена, что чистый гуманитарий, учила английский. За компанию пошла с подругой на олимпиаду по математике. Когда пришло приглашение в Летнюю школу ФМШ и Полина решила лететь, вся семья была в шоке.

«Мне пришлось поработать, чтобы помочь родителям оплатить билеты. И заодно доказать, что я действительно хочу здесь учиться, — говорит Полина. — В ФМШ все такие разные, и это очень меняет взгляд на мир, расширяет границы. Я ничего не понимала в физике, а этим летом участвовала в Турнире юных физиков. В моей прежней школе нас не учили — мы заучивали и готовились к ЕГЭ. Здесь я могу просидеть над задачей час, два, могу ставить опыт в лаборатории, проводить исследование, и когда приходит решение, когда складывается пазл — это кайф. И мы постоянно учимся, не только на лекциях — друг у друга. Это как одна большая семья. Замятин писал о “счастливейшем среднем арифметическом”… нет, не так, я бы сказала, что мы — счастливейшее арифметическое, но совсем не среднее».

Сдача зачета по молекулярной биологии. Принимает Григорий Моисеевич ДымшицФото: Антон Уницын для ТД

Немного статистики: за 54 года ФМШ окончили 15 000 человек. Каждый четвертый выпускник стал кандидатом наук, 500 — докторами наук. Из 260 преподавателей у большей части — ученая степень, 19 профессоров, 24 доктора наук, 83 доцента, 98 кандидатов наук. Многие преподаватели сами были фымышатами и всегда возвращались в школу. Невозможно перестать быть фымышонком, это навсегда.

«Здесь живут и работают такие люди, которые, если завтра скажут, что за работу тут надо доплачивать, — они будут приходить и доплачивать, — говорит Владимир Николаевич Власов, преподаватель кафедры математики. — Когда я в 1984 году приехал сюда учиться, сразу влюбился в это место. Это был рай. Я любил все: фонари, ночные улицы, любил слушать разговоры: идешь, а тут кто-то про нейтроны спорит, кто-то — про изоморфизм. У нас даже была формула “9 + 1”. То есть год здесь был круче, чем все предыдущие девять лет в прошлой школе».

Между интервью я сижу в учительской, которая не очень похожа на учительскую: завуч Фаузия Габасовна угощает меня пирогом с крыжовником, все время кто-то заходит, вот кто-то из воспитателей пьет кофе и говорит, что не выспался. Я выхожу на улицу, которая тоже не очень похожа на улицу: сразу начинается лес, под березой сидит упитанная белка и смотрит выжидающе. Мимо идет фымышонок, что-то насвистывая, достает из кармана орехи, протягивает белке. Белка очень по-хозяйски и неторопливо выбирает один, скашивает янтарный глаз, шевелит усами и, кажется, кивает, как давнему знакомому.

— Учиться сложно, но интересно, — говорит Касымхан Хубиев. — Здесь говорят: «Мы не делаем вас умнее, мы учим вас думать».

Классы в ФМШ похожи на классы обычной школы, только уроки здесь совсем другиеФото: Антон Уницын для ТД

Касымхан приехал из казахстанского города Атырау, учится на физико-математическом потоке, любит Толстого, Чехова и Пушкина, пишет рассказы и участвует в создании библиотечного сборника «Переплет», в котором публикуются школьные поэты и писатели. А еще Касымхан запатентовал собственную модель электростанции, компактной и позволяющей получать недорогую энергию. И собирается вывести свою разработку на мировой уровень, чтобы она приносила пользу людям.

— Я бы очень хотел остаться в Академгородке, поступить в НГУ, — говорит Касымхан. — Здесь невероятная атмосфера, можно полностью погрузиться в науку. Вот если бы еще было не так холодно! Раньше я думал, что настоящий сибиряк — это тот, кто не боится холода. Теперь понял, что настоящий тот, кто тепло одевается.

Общага-на-дружбе

Мы идем по длинному коридору из учебного корпуса в общежитие.

— Здесь у нас душевая, здесь стиральные машины, здесь медпункт. Недавно сделали ремонт. Правда красиво? — спрашивает Никита Колчанов, воспитатель и замдиректора по воспитательной работе, и фымышонок, конечно. — Хотите посмотреть, как они живут?

Он стучит в дверь, открывает — никого нет, все на лекциях.

— Угадаете, кто здесь живет?

Ученица ФМШ Турищева Полина

Я захожу в блок: маленький тамбур с полкой для обуви, кроссовки и кеды аккуратно расставлены, слева комната — большая двухъярусная кровать, их называют «мамонтами» (один «мамонт» может вместить и выдержать 26 человек — и такой опыт проводился фымышатами), стол, на столе стопка тетрадок и яблоко, под подушкой книга, в углу гитара, за окном солнце. Так чисто, что кажется — комнату нарочно убрали перед моим приходом.

— Девушки, — говорю я.

— Не угадали, — говорит Никита Александрович.

— А у вас здесь строго? — спрашиваю.

— Строго, — отвечает Никита Александрович и вздыхает.

Вечером можно взять ключ от аудитории и позаниматься в хорошей компанииФото: Антон Уницын для ТД

Общежитие для фымышат — это не только место, где они ночуют и делают домашку. Это их дом. С кем бы я ни разговаривала, все говорят одно — как здесь клево. Конечно, если ты интроверт, любишь тишину и хочешь побыть один, тебе будет сложно. Но всегда можно договориться с соседями. Или взять на вахте ключ от аудитории и засесть там с учебниками хоть на весь вечер.

Анастасия Игумнова про свою дофымышатскую жизнь в Ленске говорит: «Это было как в “Дне сурка” — одно и то же по кругу: приходила в школу, отсиживала шесть уроков. Единственное место, где было хорошо, — театральная студия. А здесь я, во-первых, очень повзрослела. Когда живешь вдалеке от дома и не можешь уехать даже на зимние каникулы, очень быстро учишься ответственности — за свое здоровье, за вещи, за время. Тут никто не придет и не скажет: “Эй, тебе пора заняться уроками”. А еще здесь убираются социальные рамки, никаких статусов, кто круче. Мы все живем одинаково: убираем комнаты, стираем, ходим в столовую, готовимся к сессиям — не имеет значения, какой у человека социальный статус, богатые у него родители или нет».

В фойе учебного корпуса ФМШФото: Антон Уницын для ТД

«Наше общежитие — это такая крутая тусовочка, — сказал мне один фымышонок. — Не можешь решить задачу — идешь в соседний блок, а там уже сидят пять человек и думают туда же. Хочешь пофилософствовать — идешь в другой блок, там разбирают по косточкам Фрейда. Где-то играют в настолки, где-то пьют чай с шоколадками и спорят о биноме Ньютона, где-то программируют робота, что-то жужжит, летает, где-то поют под гитару. И не важно, с какого ты потока, — тут можно подойти к любому фымышонку, тебе всегда помогут и поддержат».

Вечером я иду по коридору общежития — из комнат доносятся голоса. Слева поют Гребенщикова «Город золотой», справа обсуждают, кто сегодня ночной преподаватель и можно ли будет незаметно, после того как он пройдет с фонариком, вернуться к недоделанной домашке.

«Это было самое лучшее время, — говорит Руслан Ямалетдинов, преподаватель химии, — я как-то спаял тридцатикиловаттный блок питания, хорошо, что никто из воспитателей не заметил. Мы через все стали пропускать ток, высокое напряжение — это же очень интересно! Нас заинтересовал карандаш, потому что там возникала угольная дорожка, а в ней иногда появлялись какие-то искорки. Эти искорки — мы их никак не могли разъяснить, сидели большой толпой, пытались разобраться. Потом принесли блок на лекцию по физике, учитель так заинтересовался, сидел с нами, обсуждал — и только минут через двадцать опомнился и сказал: “Ох, ребята, вы бы с высоким напряжением не игрались”».

В общежитии строгие правила: в 7 утра подъем — а за подъем в каждом классе отвечает свой специальный «человек-будильник», который просыпается раньше всех, стучит во все комнаты, желает доброго утра. Потом зарядка на улице (зарядку придумал кто-то из прошлых выпускников, и его до сих пор вспоминают с некоторой нелюбовью), уборка комнаты, завтрак, учеба, спецкурсы и кружки — их в школе 130 — от молекулярной биологии до политклуба, потом свободное время. В 23:00 отбой.

Де Ен Де приехал из Южно-Сахалинска. Рассказывает, что сначала вообще не думал, что сможет с кем-то подружиться. Он до сих пор вспоминает свой первый день рождения в общежитии — утром все одноклассники пришли его поздравлять, принесли подарки. Это тоже фымышатская традиция — отмечать дни рождения одноклассников и самого класса.

Ловцы умов

Игорь Борисович Ляпунов, преподаватель кафедры математики, тоже фымышонок, вспоминает, как летел в Академгородок из Бурятии.

«Мы застряли в Красноярске. И когда вылетели, встречали на борту солнечное затмение — 31 июля 1981 года. Причем затмение было видно только в одном иллюминаторе, и все по очереди бегали в него смотреть».

Игорь Борисович отучился в ФМШ, потом в НГУ и вернулся в школу сначала завучем Летней школы, потом заместителем директора — в самые трудные и голодные годы, в начале девяностых.

«Было трудно. День за днем одна перловка на завтрак, обед и ужин. Я думал, меня съедят вместо перловки. Но обошлось».

Основной набор в ФМШ происходит через областные и региональные олимпиады. Преподаватели выезжают в города Сибири и Дальнего Востока, в Казахстан, на Сахалин, общаются с детьми, рассказывают о школе, проводят собеседования с призерами и победителями олимпиад. Хантеры, ловцы, агитбригады — как их только не называют теперь. Раньше было проще: выездные летние школы проходили от Новосибирска до Камчатки, от Иркутска до Бишкека. После того как в школах ввели подушевое финансирование и доплаты учителям за олимпиадников, преподавателям ФМШ уже не так рады.

Ученик ФМШ Касымхан Хубиев

«Не хотят, чтобы души сбегали, — говорит Игорь Борисович. — Чем ближе к Новосибирску, тем хуже к нам относятся. Бывает, что вроде бы и не отказывают, но вдруг уводят детей то на экскурсию, то в театр. А ведь здесь главное — это среда, в которой живут дети, то, как они сами доучивают друг друга в общежитии. На лекции можно что-то недопонять, но потом они приходят в свои комнаты, бродят там, общаются, объясняют, обсуждают. Это как котел, в котором все перекипает — и получается что-то новое».

Трудно тому, кто хочет учиться

Преподаватели со стажем, те, кто были фымышатами в конце 60-х, вспоминают то время с ностальгией. Тогда, говорят, и набор в Летнюю школу был более качественным, за счет того что талантливых детей искали по всему Советскому Союзу (а сейчас даже в самом Новосибирске не все знают о ФМШ), и дети были другие, и возможности. И те, кто учился в Академгородке до 90-х, знали, что они будут нужны стране, что они будут двигать науку, — они были те самые физики, которые «в почете». Здесь был известный на весь СССР клуб «Под интегралом», где Аркадий Стругацкий получал премию за лучшее произведение о научной молодежи и где в 1968 году проходил первый фестиваль авторской песни — с Галичем и Кимом.

«Мне грустно, что дух науки постепенно выветривается, — говорит Владимир Николаевич. — Возможно, мне так только кажется, все-таки ФМШ и Академгородок — это было лучшее, что со мной случилось в юности. А теперь мы постепенно становимся как все. На нас давит Минобр с планами уроков. Раньше мой план урока помещался на листочке, а сейчас я должен на 70 страницах расписать на год вперед, чем мы будем заниматься. Стараюсь относиться к этому по-философски — я все-таки по второму образованию философ. Думаю, а чего мы хотим от школы, если вся страна такая, если наши начальники, которые совсем наверху, сами не знают, куда эту науку пристроить. Дети другие? Конечно, другие. Дети — они как лакмусовая бумажка, все прекрасно чувствуют и на все реагируют. Мы и так ими избалованы — у нас нет проблем с мотивацией, практически все, кто попадает в ФМШ, хотят учиться».

Крокодил не стоит на балансе, крокодила не существует

Я иду на третий этаж, там музей ФМШ: архивы, черно-белые фотографии всех выпусков, сборники стихов «Роса» — от самиздатовских из 60-х до современных. Там под стеклом лежит большой и древний крокодил с оторванной лапой. Крокодила когда-то подарил школе академик Лаврентьев как символ того, что нельзя отступать — крокодил никогда не пятится назад.

«Крокодила хотелось бы реставрировать, — говорит Павел Процюк, директор музея и преподаватель истории, такой молодой, что отличить его от учеников сложно, — но нет денег. Крокодил не стоит на балансе школы, и его как бы не существует».

Где-то программируют робота, что-то жужжит, летает, где-то поют под гитаруФото: Антон Уницын для ТД

В 2016-м у ФМШ начались финансовые проблемы: государство перестало перечислять средства на интернатное содержание. Почему — вопрос сложный. Я спрашивала у преподавателей, директора, учеников — кажется, конкретного ответа не знает никто. Так получилось. Из-за проблем с финансированием ФМШ пришлось поднять ежегодную плату за проживание в интернате, сократить льготы для призеров олимпиад. А еще пару лет назад, вспоминают ученики, победами или призерством на олимпиадах, сдачей сессии на пятерки и экзаменов в Летней школе можно было снизить оплату до минимума. Теперь год проживания в ФМШ стоит около 130 000 рублей — это именно расходы на интернат, питание и содержание ученика. Далеко не все родители — особенно родители ребят из регионов, из маленьких городков или поселков, где о таких деньгах вообще не слышали, — могут столько платить.

Григорий Моисеевич Дымшиц, профессор, преподаватель биологии, пришедший в ФМШ полвека назад, говорит: «В свое время (а я же состою в ученом совете) вопросил: “А вы знаете, что лицей, где учился Пушкин, содержался за счет государя императора? Что родители Пушкина и Кюхельбекера не платили ни копейки? Что только так можно вырастить и воспитать научную элиту?” В стране всего четыре СУНЦа — у нас, в Москве, Питере и Екатеринбурге. Это разве много? А это же уникальные центры, их вообще надо сделать бесплатными, если мы не хотим, чтобы наука сошла на нет».

Сейчас деньги, которые выделяет правительство на содержание школы, покрывают менее 20% затрат. Дошло до того, что Николай Иванович Яворский был вынужден обратиться ко всем фэмэшатам с просьбой помочь школе через фонд «Эндаумент НГУ». А президент этого фонда Игорь Ким пообещал удвоить собранную сумму.

Ученики ФМШ в День самоуправленияФото: Антон Уницын для ТД

В ноябре ФМШ собрала 9 миллионов рублей. С одной стороны, много, с другой — это все равно не решит проблему в глобальном смысле.

Многие преподаватели говорят о том, что при таком отношении государства ФМШ перестанет быть тем местом, куда действительно мог поступить любой талантливый ребенок, вне зависимости от того, сколько зарабатывают его родители.

Одна семья

Я пробыла в Академгородке четыре дня. Четыре дня разговаривала с преподавателями и учениками, приходила в ФМШ утром, уходила вечером и записала 40 часов интервью. Мне жаль, что большая часть этих разговоров не попадет в текст, из них можно было бы сделать книгу, повесть о школе мечты. Сидя на переменах на скамейке в коридоре, слушая лекции, знакомясь (на час, на день — неважно), я завидовала и ребятам, и преподавателям. И спрашивала каждого, неужели правда все настолько идеально?

— Идеал недостижим, — сказал мне один фымышонок.

— Все сложно, — сказал другой. — Сложно, но хорошо.

Я уезжала вечером. Вышла в темноту и снег и, пока ждала такси в аэропорт (жаль, что не птерокар), смотрела на школу, вспоминала Стругацких: «Все окна на первом этаже были темными, а наверху кое-где еще горели огни. Горели в 20-й, где сейчас пятерка знаменитых насмешников беседовала, наверное, со своим учителем <…> Горели в 107-й — там метались тени, и было ясно, что кто-то кого-то лупит подушкой по голове <…> Горели во многих комнатах самых старших — уж там-то решались проблемы поважнее блуждающих огней и как реконструировать порванные тетраканэтиленовые штаны».

Смотрела на окна и думала о Либер Полли и об одиннадцатикласснике Николае Давыдове, который знает о будущем больше меня:

— Я мечтаю поучаствовать в программе Илона Маска по колонизации Марса, в разработке межпланетной транспортной системы. Неплохо было бы встретить старость на Марсе, как вы думаете?

Думаю, было бы отлично. Я бы тоже не отказалась.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!