Общество спектакля и большого телевизора

Фото: Ирина Бужор/Коммерсантъ

Театральный критик Виктор Вилисов — о природе оцепенения, с которым мы смотрим на расправу над продюсером Алексеем Малобродским

10 мая бывший генпродюсер и экс-директор театра «Гоголь-Центр» Алексей Малобродский, обвиняемый по «делу «Седьмой студии»», потерял сознание в суде и был доставлен в больницу каретой кардиореанимации с подозрением на инфаркт. Малобродский единственный из проходящих по делу содержится в СИЗО, и 10 мая Басманный суд вновь — несмотря на повторное ходатайство Следственного комитета — отказал ему в переводе на домашний арест. Для театрального критика Виктора Вилисова это событие стало поводом поговорить не столько о Малобродском как о жертве системы, сколько о нас как об «обществе спектакля», разыгрывающегося в реальной жизни и о столкновении современного театрального искусства с классическим театром политического режима.

В первом предложении нужно сразу собрать все те вульгарные клише, которые принято употреблять в связи с «делом «Седьмой студии»» и конкретно о ситуации ее бывшего генпродюсера Алексея Малобродского: театр жестокости, театр абсурда, кафкианство, театр военных действий в гражданское время, абсурдное зрелище. Во втором предложении нужно быстро проговорить, что да, естественно, система бесчеловечна и ей все равно, кого сажать, а когда она пытается вас убить, это не потому, что против вас имеют что-то личное, а потому что по ту сторону решетки сидят уставшие, озлобленные люди, которые, как и мы, имеют дело не с человеком, а с его статистическим выражением.

Пока я пишу этот текст, Алексея Малобродского осматривают в 20-й городской больнице с подозрением на инфаркт миокарда. Пока я пишу, я вижу, что «в Кремле пожелали Малобродскому скорейшего выздоровления». «Во-первых, безусловно, мы сожалеем в связи с плохим самочувствием, мы надеемся, что (ему) станет лучше», — цитирует Дмитрия Пескова РИА Новости. Как наблюдатель, я фиксирую это в своем тексте, потому что это дополняет общую картину.  Показателен комментарий к этой новости, который я вижу у себя в ленте Facebook: «Его убивают, а мы смотрим».

Алексей Малобродский в Басманном суде во время рассмотрения ходатайства следствия о переводе из СИЗО под домашний арестФото: Сергей Бобылев/ТАСС

В большой стране трудно воспринимать далекие события, как имеющие отношение к тебе лично. Между жителем России и любым происшествием всегда стоит большой телевизор. Он стоит даже между большинством из тех, кто приходит поддержать экс-директора «Гоголь-центра», и самим Алексеем вместе с судьями и сторонами процесса — все желающие в зал Басманного суда обычно не помещаются. Так вот, именно это отчуждение — одна из главных характеристик традиционного театра и нашей текущей жизни в этой стране. Спектакль в традиционном его понимании отличается тем, что между происходящим и созерцающим всегда есть не просто расстояние, но барьер. Позиция пассивного наблюдателя, с точки зрения авторитарного режима, идеальная позиция для населения. Люди платят деньги и получают подготовленное зрелище, на которое вообще никак не способны влиять. Иронично, что Алексей Малобродский в руководимом Кириллом Серебренниковым «Гоголь-Центре» все-таки имел отношение к современному театру, — то есть такому, который не продуцирует фейки для завороженных зрителей, чтобы те приходили и обливались соплями над вымыслом.

Малобродский имел отношение к такому типу театра, который пытается взять на себя ответственность влиять на реальность

Зрительская пассивность, как результат политического бессилия, — это то, с чем современный театр уже полвека безостановочно борется.

Но смешно думать, что потенциал этой борьбы и изменения реальности «власть почувствовала звериным чутьем» и потому «взялась» за него. Эта романтизация агрессора, приписывание ему какой-то внутренней интуиции не имеет ничего общего с реальностью. Живой театр в России — это локально: нет никакого театра, нет ни Серебренникова, ни Малобродского, ни театрального сообщества, которое в тоске по хоть какой-то власти пищит: «Нас мало, но мы важные». Всего этого не существует «для них», и ни за какой театр на самом деле не «взялись». Взялись за конкретных людей, заметных людей, но с большой долей вероятности — случайно. И с большой долей вероятности поняли это, но откатывать назад — как-то не по понятиям, лохи еще подумают, что силовики прогнулись.

Любой тоталитарный политический режим стремится быть зрелищным; любой авторитарный политический режим, двигающийся по пути к тоталитарному, соревнуется в этой спектакулярности с самим собой. Медийность для режима значит все, она главное измерение эффективности, провалы в медийности суть провалы в политике (но их как бы не происходит, потому что режим не допускает документации провалов). Упомянутый выше телевизор — ее основной медиум, но одним ТВ воздействие режима не исчерпывается, есть еще феномен игры. И эта игра — тотальна:

Мы вынуждены наблюдать или участвовать в этой игре постольку, поскольку наша социальная жизнь реализуется в публичной сфере

Я представляю тех, кто не следит в Facebook за трансляцией журналистки и правозащитницы Зои Световой из зала суда, кто не ставит смайлик «сочувствую» или «возмутительно», не призывает «Давайте запомним это! Возродили фашизм в собственной стране!» и не обменивается с приятелями в мессенджерах ссылками на новости про дело «Седьмой студии». Но это не значит, что я не испытываю мрачного ужаса, когда вспоминаю или читаю о происходящем с Малобродским и Серебренниковым, не значит, что мое отчаяние менее отчаянное, чем у авторов восклицаний в Facebook. Или что я не живу с середины прошлого года, держа ежедневно перед внутренним взглядом ландшафт происходящей катастрофы, как часть моей личной повседневной реальности.

Машина скорой помощи у здания Басманного суда, где рассматривается вопрос о смягчении меры пресечения экс-директору «Гоголь-центра» Алексею МалобродскомуФото: Сергей Бобылев/ТАСС

Каждый справляется с отчаянием по-своему. Кто-то делает свой вклад в медийный спектакль, устраивая бессмысленные истерики в виртуальном пространстве; их читают где надо и ухмыляются. Кто-то мрачно молчит, пережевывая злобу в себе — если вынужден переживать отчаяние вместе с другими, то хочется сохранить его в концентрированном виде, а не в размноженном и обескровленном соцсетями. Но в случае Малобродского и те и другие объединены в инфантильном бессилии: каждый второй пост о Малобродском в соцсетях с вопросом «Что делать, кто-нибудь знает?»

Мы вынуждены это наблюдать, потому что живем в обществе спектакля. Но, как театральное искусство в России большей своей частью продолжает существовать по классическим моделям, так и театр политического режима отгорожен от нас четвертой стеной, при попытке зайти за которую вы будете задержаны, арестованы и посажены. А в тюрьме вы с сахарным диабетом и ишемией миокарда можете оказаться в переполненной камере на двенадцать человек.

И здесь нужно понимать, что на ваше положение мало кто может повлиять: все, кто вам сочувствуют, могут только смотреть

Югославская художница Марина Абрамович в своих перформансах часто причиняла физический вред своему телу перед публикой. Таким образом она ставила их перед выбором: превратиться из зрителя в действующее лицо, вмешаться в происходящее и таким образом нарушить акт искусства — либо стоять, как и положено зрителю, в стороне и позволить художнице дальше калечить себя. Это своего рода переходный этап между классическим театром и современным, между фейковым насилием с сигнальными пистолетами — через реальное насилие — к миру без насилия. В современном театре никого не пытаются убить. Это, кажется, то, к чему мы должны стремиться.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

Спасибо, что дочитали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

ПОДДЕРЖАТЬ

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!

Вы можете им помочь

Всего собрано
293 292 727
Текст
0 из 0

Фото: Ирина Бужор/Коммерсантъ
0 из 0

Алексей Малобродский в Басманном суде во время рассмотрения ходатайства следствия о переводе из СИЗО под домашний арест

Фото: Сергей Бобылев/ТАСС
0 из 0

Машина скорой помощи у здания Басманного суда, где рассматривается вопрос о смягчении меры пресечения экс-директору «Гоголь-центра» Алексею Малобродскому

Фото: Сергей Бобылев/ТАСС
0 из 0
Спасибо, что долистали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и фотоистории. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас поддержать нашу работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

Поддержать
0 из 0
Листайте фотографии
с помощью жеста смахивания
влево-вправо

Подпишитесь на субботнюю рассылку лучших материалов «Таких дел»

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: