Фото: Unknown - Copy of photo/commons.wikimedia.org

111 лет со дня рождения Варлама Шаламова страна отмечает неуклонным улучшением отношения к Сталину. Вряд ли это одобрил бы писатель, отсидевший в лагерях почти двадцать лет и утверждавший: «Каждый мой рассказ — пощечина сталинизму»

По контрасту отношение к самому Шаламову остается сложным. Находятся люди (в том числе известные писатели), утверждающие, что он был убежденным троцкистом, выступал против советской власти, «агитировал за Гитлера» — а значит, посадили его правильно. Другие считают его человеком тяжелым, неспособным к нормальному общению и вообще сумасшедшим. Поэтому, мол, он не смог ужиться ни со своими женами, ни с единственной дочерью, ни с коллегами по литературе. Во втором утверждении, в отличие от первого, есть доля истины: с лагерных времен Шаламов привык не доверять людям, упрямо защищать свою правоту, свое личное пространство. Это отталкивало от него многих и привело в итоге к тому, что самым близким ему существом оказалась бездомная кошка.

В 1956 году сорокадевятилетний Варлам Тихонович был реабилитирован и смог вернуться в Москву, откуда был когда-то увезен в «столыпинском» вагоне. До этого он несколько лет работал агентом по снабжению на торфоразработках в Калининской области, в столицу приезжал урывками. Брат его бывшей жены Галины, чекист Борис Гудзь, запретил сестре видеться с «врагом народа», что оторвало Шаламова от его единственной дочери Лены (она и взрослой не желала знать отца). Впрочем, в Москву его влекла не столько семья, сколько культурная среда, связи с которой он был много лет лишен. Еще на Колыме он получил одобрительный отзыв Пастернака, которому послал свои стихи, и надеялся теперь на тесное общение с поэтом.

Читайте также «Любой расстрел 37-го года может быть повторен»   Главный редактор сайта shalamov.ru Сергей Соловьев рассказывает о поездке по шаламовской Колыме с фотографом Эмилем Гатауллиным  

Ольга Ивинская была давней знакомой Шаламова, ее квартира стала одной из первых, куда он пришел в гости — и встретил там писательницу Ольгу Неклюдову, ставшую его второй женой. Ее сын, известный ученый-фольклорист Сергей Неклюдов, называет мать «болезненно самолюбивой, крайне обидчивой, резкой в суждениях… Надежд на то, что этот брак будет счастливым, было довольно мало». С Пастернаком Шаламов тоже разорвал отношения, узнав про его связь Ивинской.

Сперва супруги поселились в тесной коммуналке на Гоголевском бульваре, но уже через год переехали в более просторную квартиру на Хорошевском шоссе, в доме, построенном пленными немцами. Неклюдова, как член Союза писателей, получила две комнаты (еще одну занимала старушка, родственница философа Валентина Асмуса), где они жили втроем. Шаламов к тому времени стал внештатным корреспондентом журнала «Москва», начал публиковать свои стихи, выпустил один рассказ колымского цикла. Конечно, большую часть стихов, как и знаменитые «Колымские рассказы», он писал в стол, не рассчитывая на публикацию, но писал, чтобы передать потомкам свой страшный опыт. Солженицыну, чей «Иван Денисович» пробил брешь в замалчивании лагерной темы, он писал: «Помните самое главное: лагерь — отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку — ни начальнику, ни арестанту — не надо его видеть. Но уж если ты его видел — надо сказать правду, как бы она ни была страшна. <…> Со своей стороны я давно решил, что всю оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде».

Вскоре его здоровье, подорванное годами неволи, начало непоправимо ухудшаться. Его мучили головные боли, приступы глухоты — это была редкая, по-видимому наследственная болезнь Меньера, к которой добавились другие недуги. Вместе со здоровьем стали портиться отношения с женой. Чтобы получить какое-то личное пространство для работы, он переехал в маленькую комнатку-пенал, врезав в дверь замок. Ему казалось, что за ним шпионят, хотят украсть его рукописи. Как раз тогда, в начале 60-х, он завел черную кошку Муху, о которой говорил: «Ближе ее не было у меня существа никогда. Ближе жены…» Он давно любил кошек — в отличие от собак, которых после лагеря не подпускал и близко. Не раз говорил, что кошка — самое свободное, самое независимое животное, что кошку изображали на своем знамени восставшие рабы Спартака. Вместе с женой они уже заводили полосатую кошку Лизу, но ее кто-то отравил. Может, старушка, жившая в соседней комнате, может, мальчишки — нравы на московской окраине тогда были весьма грубыми.

Варлам Тихонович Шаламов после первого ареста, 1929 годФото: ОГПУ при СНК СССР/commons.wikimedia.org

Природа всегда вызывала чуткий отклик в душе писателя — именно ей были посвящены все его опубликованные до перестройки стихи и единственный рассказ «Стланик». Но в лагерные годы изголодавшиеся зэки относились ко всему живому — в том числе и к кошкам — только как к возможной пище. Похвалив повесть Солженицына, Шаламов поставил ему в вину лишь то, что «около санчасти ходит кот — тоже невероятно для настоящего лагеря, кота давно бы съели». У него на Колыме, в лагерной больнице, «блатные поймали кошку, убили и сварили, угостив дежурного фельдшера». Случай реальный, причем в больнице кормили неплохо — просто зэки помнили о голоде и на всякий случай наедались впрок. Раз в лагере у Солженицына этого не было, значит, он приукрашивал правду, чтобы опубликоваться, — этот вывод, сделанный Шаламовым, подорвал отношения двух главных лагерных писателей, а со временем превратил их во врагов.

Теперь, в новой жизни, он мог смотреть на кошку, гладить ее без мысли о том, что ее можно съесть. Муха была немолодой, привыкшей к уличной жизни, но охотно поселилась в комнате писателя, в фанерной коробке от посылки. Утром она выходила во двор через открытую форточку, а вечером, к ужину, возвращалась домой. Когда Шаламов выходил гулять, вышагивала у его ног, как собака. Когда он работал, сидела на письменном столе. Колымский друг Борис Лесняк, сделавший несколько фото писателя с Мухой, писал: «В долгие зимние вечера, когда он сидел за рабочим столом, а Муха лежала у него на коленях, свободной рукой он мял ее мягкий, подвижный загривок и слушал ее мирное кошачье урчание — символ свободы и домашнего очага, который хотя и не крепость твоя, но и не камера, не барак, во всяком случае». Мухе он посвящал стихи:

Выщербленная лира,

Кошачья колыбель —

Это моя квартира,

Шиллеровская щель.

Здесь нашу честь и место

В мире людей и зверей

Оберегаем вместе

С черною кошкой моей.

Кошке — фанерный ящик,

Мне — колченогий стол,

Клочья стихов шуршащих

Снегом покрыли пол.

Кошка по имени Муха

Точит карандаши.

Вся — напряженье слуха

В темной квартирной тиши.

Тот год для Шаламова был трудным: раздор с женой, безденежье, отталкивание литературного мира, в который он так и не вписался. Сергей Неклюдов пишет: «В профессиональную, цеховую среду советской литературы, чванливую, косную, равнодушную, перегороженную разнообразными кастовыми барьерами, Варлам Тихонович входил с трудом… Он был очень некорпоративный человек, не желавший сливаться ни с какой группой. Он не хотел стоять ни с кем в одном ряду». Но больше отношений с писателями его тревожило здоровье Мухи — гуляя во дворе, она поранила лапу о колючую проволоку, огораживающую чей-то палисадник, пришлось колоть пенициллин. Потом ее покусала собака, вдобавок она заразилась лишаем. Соседка-старушка потребовала ее изгнания, но писатель стал кричать: «Прочь от моей кошки!»

27 июля 1965 года над Москвой бушевала гроза. Окно было раскрыто, и ветер сорвал со стены застекленное фото родителей Шаламова — вологодского священника Тихона Прокопьевича и его жены-учительницы. Варлам Тихонович собрал стекла, поставил фотографию на диван: родители словно заглянули к нему в гости из своего запредельного мира. В ту же ночь Муха пропала. Шаламов искал ее два дня, потом отправился в ветеринарную поликлинику, где ей делали уколы. Докторша сказала, что ее могли поймать во время облавы на бездомных животных, и посоветовала ему ехать в приемник, где их держали три дня, а потом убивали, если за ними никто не приходил. Писатель поспешил туда и о дальнейшем написал Надежде Мандельштам, с которой в те годы общался: «Мне удалось добиться, после долгих усилий и просьб войти в этот “карантин звериный”. Лучше бы я туда не ходил: огромный каменный мешок, где внизу, на первом этаже, большие железные клетки с собаками, конусом сток для мочи в середине, а поверх железных клеток собачьих стоят железные ящики величиной с посылку, фруктовую посылку килограмм на восемь, решетчатые ящики, битком набитые кошками всех цветов и оттенков. Они уже помолились своему звериному богу и ждали смерти. Глаза у всех кошек, а я знаю кошачьи глаза очень хорошо, были безразличными, отсутствующими. Никакой человек уже не мог их спасти от смерти и от людей. Кошки уже ничего не ждали, кроме смерти».

Вологда, выставка «Возвращение к правде», посвященная жертвам сталинских репрессийФото: Фотохроника ТАСС

Возвращаясь домой, он увидел рабочих, роющих какую-то траншею, и спросил, не видели ли они черную кошку. Один сказал, что они нашли ее мертвой и зарыли тут же. Шаламов, не желая в это верить, потребовал выкопать труп. Рабочие со смехом выдали ему лопату: «Копай сам, дед!», долго смотрели, потом стали помогать. Наконец в яме показалась кошачья голова. О дальнейшем писала Ольга Неклюдова, бывшая в то время на даче: «Держа Муху на руках, человек ушел в дом. Голова ее была прострелена, потускневшая шкурка в земле. Он положил ее на свою постель и сел возле нее на пол, плача… Он пробыл около нее этот день. Плакал и вспоминал все сначала, с тех пор как появилась она у них в доме — маленький черный котенок, пойманный возле помойки». Перед тем как похоронить кошку на пустыре за домом, он попросил Бориса Лесняка в последний раз сфотографировать ее у него на руках. Позже тот писал: «Я не преувеличу, если скажу, что это была одна из самых больших его потерь».

О простреленной голове кошки Шаламов сообщил и Надежде Мандельштам: «Кошку мою Муху убили. Застрелили в голову. Открыто в московских джунглях застрелил какой-то генерал». Скорее всего, не было ни мифического генерала, ни выстрела — старая больная кошка упала в траншею и разбилась о водопроводные трубы. Но писатель был вне себя от горя, обвиняя во всем власть: «На Западе там везде есть Общества покровительства животным, есть налоги какие-то, взамен которых государство охраняет животных, — у нас же только смерть и убийство считаются делом чести, славы. Массовое убийство кошек и людей — это одна из отличительных черт социализма, социалистической структуры». А ведь прежде он, отвергая Сталина и его режим, сохранял веру в социализм, что стало еще одной причиной его расхождений с Солженицыным. По этой причине он не раз отказывался от предложений издать уже законченные «Колымские рассказы» на Западе. Теперь его мнение изменилось, и уже в следующем году главный редактор нью-йоркского «Нового журнала» Роман Гуль получил рукопись рассказов. Ее привез из Москвы американский славист, спросивший Шаламова, не боится ли он последствий. Писатель ответил: «Мы устали бояться…»

Рассказы были опубликованы в журнале, потом вышли отдельной книгой, стали всемирно известны. В Советском Союзе их копировали и даже переписывали от руки, рискуя получить тюремный срок. Никто не знал, что причиной их обнародования стала смерть маленькой черной кошки. А их автор уже завел большого ласкового кота, который однажды признал пришедшую в гости молодую сотрудницу ЦГАЛИ Ирину Сиротинскую — прыгнул к ней на колени и стал ласкаться. Раньше он к чужим не подходил, и Шаламов сразу обратил на это внимание. Сиротинская стала часто навещать его. С Неклюдовой он уже развелся и в 1968 году переехал в комнату того же дома этажом выше. «Здесь я нашел и утвердил любовь, или то, что называют любовью, — записал он в этот день в дневнике. — И сейчас, в этот час переезда благодарю Ирину. Ее любовь и верность укрепила меня даже не в жизни, а в чем-то более важном, чем жизнь — умении достойно завершить свой путь».

Варлам Шаламов с кошкой МухойФото: из архива Б. Н. Лесняка, предоставлено Майей Симоновой

В 1972 году давление органов привело к тому, что Шаламов напечатал в «Литературной газете» письмо с протестом против публикации его рассказов за рубежом. Он писал, что «белогвардейцы» выкрали его произведения без разрешения, что «проблематика Колымских рассказов давно снята жизнью» и он «как честный советский писатель» отвергает спекуляции вокруг его имени. После этого его приняли в Союз писателей, но многие знакомые от него отвернулись. Это подогревало его подозрительность, впечатление, что все окружающие состоят в заговоре против него. Терявшего слух и зрение писателя в 1979 году поместили в дом престарелых в Тушине, который воспринимал как тюрьму.

Читайте также Рассказы, прокричанные сквозь слезы   Историк Сергей Соловьев вспоминает о судьбе великого политзека, писателя и поэта  

Вспомнив лагерные привычки, он прятал хлеб под матрас, носил полотенце на шее, чтобы не украли, упрямо молчал, не желая разговаривать с врачами. В то же время он сохранял рассудок, сочинял стихи, которые записывали навещавшие его Сиротинская и литературовед Александр Морозов. Последний напечатал стихи за границей, что вызвало мгновенную реакцию властей. Осенью 1981 года «неудобному» писателю был поставлен диагноз «старческая деменция».

В морозный день 14 января его насильно вытащили в кресле из больницы, погрузили в машину и повезли через всю Москву в интернат для психически больных в Медведкове. Стресс и переохлаждение сделали свое дело: быстро развилось воспаление легких — и 17 января Шаламов умер. С детства он был неверующим, но его, как сына священника, решили отпеть в церкви (гражданская панихида в Союзе писателей была отменена по требованию литературного начальства). Писателя похоронили на Кунцевском кладбище, недалеко от могилы Надежды Мандельштам, с которой он тоже успел поссориться. Когда-то он писал ей: «Животные безусловно входят в мир людей, облагораживают этот мир и понимают гораздо больше, чем думали Павлов и Дуров. Животных делают из лучшего материала, чем человека, и они много вносят в нашу жизнь добра, больше душевного здоровья, чем пресловутый зеленый друг. И ад животных — страшен». Хочется думать, что он попал не в этот ад, а в тот звериный рай, где терпеливо ждала его Муха.

Спасибо, что дочитали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

ПОДДЕРЖАТЬ

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!

Вы можете им помочь

Всего собрано
293 327 557
Текст
0 из 0

Фото: Unknown - Copy of photo/commons.wikimedia.org
0 из 0

Варлам Тихонович Шаламов после первого ареста, 1929 год

Фото: ОГПУ при СНК СССР/commons.wikimedia.org
0 из 0

Вологда, выставка «Возвращение к правде», посвященная жертвам сталинских репрессий

Фото: Фотохроника ТАСС
0 из 0

Варлам Шаламов с кошкой Мухой

Фото: из архива Б. Н. Лесняка, предоставлено Майей Симоновой
0 из 0
Спасибо, что долистали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и фотоистории. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас поддержать нашу работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

Поддержать
0 из 0
Листайте фотографии
с помощью жеста смахивания
влево-вправо

Подпишитесь на субботнюю рассылку лучших материалов «Таких дел»

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: