Последний день

Фото: Владимир Филонов/PhotoXPress.ru

«Такие дела» предлагают вниманию читателей рассказ Алексея Моторова, автора романов «Юные годы медбрата Паровозова» и «Преступление доктора Паровозова», об августовском перевороте 1991 года — чем-то неуловимо напоминающий нынешнее лето

Посвящается Татьяне Малкиной, изменившей ход истории

Ночь с 20 на 21 августа 1991 года

Москва. Краснопресненская набережная

Сколько раз за сегодня я мимо этого места прохожу? Да уж, не меньше десяти кругов нарезал, а все никак не решусь. Хотя непонятно, кого мне стесняться, ведь сейчас тут всем явно не до меня, к тому же стемнело, но все равно как-то неудобно. Ладно, вот еще пройдусь от баррикады и обратно, дождусь, когда народу рядом будет немного, может тогда.

Хотя какой там немного, с каждой минутой люди только прибывают. И они основательно подготовились, правильно экипированы, на них штормовки, плащ-палатки, на худой конец — куртки и плащи, рюкзаки за спиной и тяжелые ботинки. А я в каких-то летних тапочках и тоненьком свитере, и под таким дождем все давно промокло насквозь.

Всегда завидовал людям с сильной волей и духом, они все делают основательно. Спокойно укладывают рюкзак, не торопясь и по случаю подбирают гардероб, плотно обедают, а потом подходят к письменному столу, берут чистый лист бумаги и ровным почерком выводят: «Если не вернусь, деньги в верхнем ящике, всем все прощаю!» Короче говоря, хорошо быть уверенным в себе человеком. Тут, помимо убежденности в правоте своих помыслов и действий, будешь и на баррикадах сражаться за свободу демократии сытым и сухим.

А я с утра заметался, задергался, все никак не мог понять, что же мне делать. В больницу что ли бежать, в реанимацию снова устраиваться, раненых принимать? И зачем я только оттуда месяц назад уволился? А все моя гордыня, решил, что впереди пятый курс, хватит уже полы мыть. Или в центр города ехать, где недовольный народ тысячами на улицы вышел? И пока я так бестолково суетился, на коротких волнах по «Свободе» передали, что в Белом доме в ожидании штурма попросили покинуть здание всех женщин — депутатов и обслуживающий персонал.

Тогда я сунул пачку сигарет в карман, какую-то мелочь, проездной на метро, подумал да и снял с себя часы с обручальным кольцом. Крикнул Лене, что за хлебом пошел, и сбежал. Даже пообедать не успел. Сначала в больницу решил заскочить, набрать банок с «Полиглюкином», бинтов, жгутов да капельниц, потом понял, что не успею. Еду на метро, а сам думаю: сейчас все пути к Белому дому перекроют суки эти, потом всю жизнь буду себя клясть, что сразу туда не рванул. А народ в вагоне — кто книжку читает, кто анекдот соседу рассказывает, многие яблоки с дач везут, будто и не происходит ничего. Но на «Баррикадной» уже все было по-другому: плотная толпа бурлила и на платформах и в вестибюле, а поезда все новых решительных людей подвозят, отважные женщины листовки и газеты, на ксероксе отпечатанные, раздают, кто-то флаг российский развернул, а мужик рядом на эскалаторе прямо в ухо как заорет: «Язова долой!» — и толпа подхватила: «Ура!!!»

У Белого дома народа оказалось тьма, кто баррикады строит, кто радио слушает, а большинство, как и я, мотаются туда-сюда. К вечеру дождь как зарядил, так и не прекращается, меня уже выжимать можно. Кто-то слух пустил, будто народ тут кормят, какие-то бизнесмены раскошелились, но где это происходит — непонятно, да и в такой густой толпе ничего не разобрать. И вот, когда я начал круги нарезать, мокрый, холодный, голодный, тогда на перилах Калининского моста я увидел хоть и подмокший, но нетронутый брусок щербета, словно привет из детства.

Августовский путч. Защитники Белого дома строят вокруг него баррикадыФото: Владимир Филонов/PhotoXPress.ru

Раньше этот щербет продавался в каждом кондитерском отделе по рубль восемьдесят за кило. И вдруг сейчас он лежит, бесхозный, на граните, словно золотой слиток, и почему-то, кроме меня, никто этому не удивляется, даже никто на него и не смотрит. Видимо, всех отвлекают сообщения о передвижении колонн бронетехники, о возможном десанте с неба, о газовой атаке. Короче, все здесь готовятся геройски умереть, а я думаю о всякой ерунде. Я думаю: кто, интересно, умудрился купить этот щербет и где? Потому как ничего подобного в магазинах давно не продается. Уже и сигареты с водкой по талонам, и сахар по талонам, да и талоны эти удается отоваривать далеко не всегда, год как ввели визитки — так стали называть карточки покупателя с фотографическим портретом гражданина и печатью ЖЭКа. Но, несмотря на все отчаянные меры, еды с каждым днем в магазинах все меньше, а очереди за ней все длиннее, а тут такой клад на мосту.

А может, это в КГБ решили народ губить по заданию ГКЧП? Напичкали щербет какой-нибудь отравой и в толпу подбросили, чтобы потом на Ельцина свалить, с них станется. Нет, скорее, какая-нибудь старушка купила случайно сегодня с утра в знаменитом магазине «Хлеб» на Калининском, дошла до моста, а там… И что, интересно, там? Сама в речку сиганула, но перед этим щербет заботливо на бумажку положила? В общем, непонятно, но жрать от этого не меньше хочется, ладно, еще кружок сделаю и, если никто такое добро не схватит, я все-таки решусь.

Я продрался к центральному подъезду Белого дома, тут толпа самая плотная, все лезут поглазеть на несколько машин БРДМ, на которых прикатили десантники во главе с генералом по фамилии Лебедь. И, как сообщили мне в толпе, генерал этот заверил, что по людям его десантники стрелять не будут, ну и на том спасибо. На броню одной БРДМ вылез боец, из толпы ему кинули сигареты, батон хлеба, еще какую-то еду, парень ловко все это подхватил и снова скрылся в бронетранспортере. В тот момент, когда он повернулся в мою сторону, я успел разглядеть его улыбающееся лицо в свете прожектора.

«Как же на нашего Лешу Гусева похож, — я даже вздрогнул. — Тот ведь тоже десантником был».

Наш Леша Гусев…

Первое мая 1983 года

Москва, Городская клиническая больница № 7

Хорошо косить от армии и при этом валяться в своей же больнице. Говоря откровенно, я не очень уж и косил, просто мне нужно было подтвердить диагноз язвенной болезни. А подтвердить его оказалось очень легко, так как бессонные ночи на дежурстве не способствуют заживлению язвы. Впрочем, бессонные ночи не способствуют никакому другому заживлению. Но все наши ко мне относились как к симулянту и говорили, что Паровозов закосил от армии и прохлаждается в терапии у Бронштейна, и лишь только я показывался в своей реанимации, меня тут же припахивали все, кому не лень.

Персонала у нас вечно не хватало, зато если было охота чему-либо поучиться, тут никто не отказывал. Поэтому я здесь за первый свой неполный год работы научился делать такие штуки, какие не каждый врач за свою жизнь хоть раз увидит. И в любой день тут такое творилось, что потом можно было много лет вспоминать. По этой причине мне в терапии не сиделось, вернее, не лежалось.

Да и какая может быть терапия, когда в реанимации столько всего интересного, особенно по весне. Весной, если кто не знает, увеличивается световой день. А увеличение светового дня вызывает повышенный выброс гормонов в организме млекопитающих. Человек здесь не исключение. И если у большинства животных как у примитивных созданий изменение гормонального уровня приводит ко всего-навсего брачным играм, то у людей все гораздо интереснее. Люди по весне начинают придумывать всякие увлекательные занятия.

Они пыряют друг друга ножами, прыгают с мостов в разнообразные и еще холодные водоемы, бьют себе подобных по головам и другим частям тела тупыми и острыми предметами, травятся, вешаются, вскрывают себе вены и артерии от несчастной любви, да и просто по пьяни. Люди по пьяни угоняют автомобили, автобусы, мотоциклы и трактора и на них врезаются во всевозможные препятствия, по пьяни попадают под машины, под трамваи, под поезда и даже под автопогрузчики. Кроме того, частенько по пьяни они сгорают в банях на своих садовых участках, по пьяни лезут по водосточным трубам в женские общежития, да и вообще, почти все наши пациенты попадают к нам по пьяни. Весной это особенно чувствуется, так как весной по пьяни не сидится дома.

А медсестра из стареньких, Томка Царькова, поймала меня в коридоре, к стенке прижала и говорит:

— Ты, наглая рожа, один хрен ничего не делаешь, давай выходи вместо меня в субботу, я тебе четвертак плачу. Что значит не хочу, аферист, не хочет он! Как ты только не одурел в терапии своей сутками на койке валяться? Погляди на себя — урод, кожа да кости! Да любая нормальная баба от такого шарахаться будет! Не пойму, как жена твоя за тебя замуж пошла, наверняка она чокнутая. А ты на мои деньги пожрать себе купишь — может, и потолстеешь!

Ну как тут откажешь. Тем более за четвертак.

В общем, так получилось, что каждый вечер я приходил в реанимацию, а в терапию я возвращался лишь под утро.
И через две недели этих бессонных ночей на контрольной гастроскопии у меня обнаружилась уже не одна, а две язвы. Заведующий отделением Александр Семенович Бронштейн нахмурился, спешно положил меня в блатную двухместную палату, прописал электросон и приставил ко мне нового врача.

Моим соседом по палате оказался мужик с продувной мордой, заведующий складом кузовов для «Жигулей». Ему, видно, тоже стало скучно лечить свою язву, только в отличие от меня некуда было пойти, поэтому он на второй день начал бухать прямо в палате, не дожидаясь обеда. А так как бухать в одиночку было, прямо скажем, тоскливо, сосед быстро организовал себе приятное общество.

Один его собутыльник звался Эдиком, это был паренек лет двадцати пяти с хитрой рожей, блатным прищуром и большой родинкой на шее. Он всю дорогу рассказывал, как в армии нес службу на складе ГСМ и продавал гражданским все, что можно было там украсть. А вторым компаньоном был Витя, хотя все звали его Изотоп. У него была огромная, как глобус, голова и желтая кожа. Свою кличку он получил из-за того, что его водили на радиоизотопное сканирование в находящийся по соседству онкологический центр. У Изотопа был алкогольный цирроз печени. Зато бабушка Изотопа, что вырастила своего ненаглядного внука-алкоголика, была директором гастронома, что по тем временам считалось невероятным социальным и карьерным достижением. Как говорил сам Изотоп, мамаша бросила его еще в раннем детстве и уехала с хахалем куда-то за Урал, где и сгинула.

И вот это новоиспеченное трио принялось квасить с каким-то остервенением, как члены тоталитарной секты, которые ждут конца света. Водку им контрабандными тропами доставляли приятели заведующего складом кузовов, а закуску в количествах просто невероятных ежедневно подтаскивала бабушка Изотопа из своего гастронома. Она навещала внука каждый божий день, всякий раз втаскивая в палату по две огромные сумки, больше похожие на рыболовные тралы. До этого мне казалось, что подобное разнообразие присутствовало лишь на страницах литературных произведений, где описывались залихватские будни купечества. Оказалось, нет. Каким-то непостижимым образом осколки того разгула сохранились в подсобках некоторых московских гастрономов.

А эти бессовестные бухарики ко всему еще не отличались аппетитом. На столе у них присутствовал скупой минимализм: банка селедки в винном соусе, черный хлеб и копченая колбаска. Моментально у Изотопа еда стала накапливаться в геометрической прогрессии, она была и в тумбочке, и под кроватью, и в холодильнике. Потом и этого оказалось недостаточно, и запасы начали перекочевывать в холодильник и тумбочки нашей палаты. Можно было спокойно открывать в гастроэнтерологии что-то типа стола заказов, столь популярных в то время.

Наступил праздник 1 Мая. И здесь у наших друзей не заладилось. Единственную бутылку водки они оприходовали еще до завтрака, а обещанную добавку по какой-то причине закадычные друзья не подвезли, более того, как выяснилось, они смотались на свои дачи, что было пределом коварства.

Тут, наконец, они вспомнили про меня.

— Леха, твою мать, ты же в этой больнице работаешь, достань нам спирта, не видишь разве — трубы горят!

На что я им сказал, насколько мог, дипломатично, мол, идите вы козе на рог, ханыги проклятые, превратили палату в притон, находиться здесь нельзя. И в реанимацию отправился. Как раз в реанимации наши медсестры стол праздничный организовали, и, как посмотрел я на это угощение, очень мне стало грустно. Несколько кусочков серой докторской колбасы, квашеная капуста, картошка да кабачковая икра.

— Девчонки, — сказал тогда я, — хотите, я вам банкет организую, даже не банкет, а гастрономическую феерию? Слейте грамм триста спирта!

Девчонки конечно согласились на феерию и слили запрашиваемое количество в банку из-под глюкозы.

Я вернулся в терапию и произнес перед своими алкоголиками короткую, но пламенную речь.

— Так чего же ты молчал, — возмутился Изотоп, — мне эта вся жрачка еще с детского сада поперек глотки стоит, да я всю ее отдам вместе с бабкой, тащи свой спирт!

И тогда мы четверо, набив каждый по две наволочки под завязку отобранными мною деликатесами, кряхтя от тяжести, спустились по лестнице на второй этаж к дверям реанимационного отделения. Тут и состоялся торжественный акт передачи к полнейшему удовлетворению сторон.

Пожалуй, никогда ни до, ни после в нашем отделении не было такого застолья, как в тот раз. Это действительно было гастрономической феерией, я не обманул. Хватило аж до Дня Победы. Мы сидели, оставив дежурных в блоках, которых сменяли каждые полчаса. Сидели так часа три, если не больше.

А потом привезли Лешу Гусева.

Доставившая его карета скорой помощи выглядела так, будто выбиралась из-под обстрела: вся во вмятинах, с разбитыми фарами, подфарниками, у нее было высажено заднее стекло и даже отломана антенна. Выскочивший фельдшер мигом доложил, что везут они молодого человека, падение с высоты, успев добавить, что тот на удивление еще живой, хоть и девятый этаж.

Оказалось, парень этот лишь позавчера пришел по дембелю домой, и не просто по дембелю, а из Афгана, где воевал в составе десантно-штурмовой бригады все полтора года после учебки. Сегодня он в компании своих старых друзей-приятелей отмечал Первомай и, когда все вышли в очередной раз на балкон перекурить, вдруг сказал что-то типа: «А мне все по хрену, я Кандагар и Герат прошел!» — и выжал стойку на балконных перилах девятого этажа. Как выяснилось позже, до армии он занимался гимнастикой и даже был мастером спорта. Но сейчас, после застолья, стойка не получилась. У него занесло ноги, и он с огромной высоты плашмя врезался в газон.

Наверное, у его друзей случился шок от случившегося, поэтому подъехавшую скорую просто за считаные секунды разгромила пьяная толпа. Мы потом все будем часто сталкиваться с таким своеобразным проявлением заботы о раненых товарищах, особенно в девяностые. В то время стало хорошим тоном громить приемные покои больниц, забегать толпой в операционные, показывать врачам пистолеты и ножи, избивать их бейсбольными битами и велосипедными цепями. Видимо, это такой причудливый выход нашей особой духовности, о которой постоянно говорят патриотично настроенные деятели искусства и политики.

А парень был здорово скроен, примерно моего роста, но настоящий атлет с мощной и рельефной мускулатурой. Десантник, что вы хотите. Мне доверили оформлять историю болезни, и поэтому именно я был первым, кто написал его имя на титульном листе: «Алексей Гусев, 20 лет».

Ночь с 20 на 21 августа 1991 года
Москва. Краснопресненская набережная

Я снова сделал круг и подошел к своей баррикаде, поперек Калининского проспекта, который через пару лет переименуют в Новый Арбат. Дождь только усилился, я так замерз, что у меня зуб на зуб не попадал, вот поэтому и залез под эстакаду СЭВа, там кто-то развел костерок и пристроился у огня.

Народ вокруг подобрался эрудированный, говорили обо всем, но главным образом о сегодняшней ситуации. Что народ уже попробовал вкус свободы и обратно в лагерь никто не хочет, что если и начнут в нас стрелять, так всех не перестреляешь, что Новочеркасск до сих пор помнят, а тут Москва, этого никто не забудет, говорили, что кретины они, ввели танки, обозлили даже самых твердолобых.

Еще говорили, что новоявленные спасители Отечества собрали пресс-конференцию, где они выглядели карикатурно, журналисты не стеснялись смеяться им в лицо, а одна девочка встала и говорит этим мудакам: «Сегодня вы совершили переворот», и все это в прямом эфире. Но все сидящие у костра сходились в одном, что в этом ГКЧП хоть и кретины, но дел наворочать могут будь здоров.

И словно в подтверждение этому около полуночи со стороны Садового кольца прибежали люди и сообщили, что от площади Восстания сюда идет армейская колонна и скоро она будет здесь.

Августовский путч. Утро. Защитники Белого дома завтракают на его ступеняхФото: Владимир Филонов/PhotoXPress.ru

Тогда мы все вскочили и побежали к баррикаде, а потом вышли вперед и, сцепившись руками, встали шеренгой. И так и стояли, всматриваясь в темноту, пытаясь понять, что там происходит. А там вдруг раздалась громкая и очень злая очередь, и ночное небо прорезала трассирующая лента, уходящая куда-то в сторону Зубовского бульвара.

И моментально показались смешными все наши бутафорские палатки с красными крестами, все те кусочки марли, которые раздавали в толпе на случай газовой атаки, как только я представил, что же здесь будет, если хотя бы один танк, выйдя на оперативный простор, врубит по этой плотной толпе очередь из своего ПКТ.

Я стоял в первом ряду сцепившихся руками людей, ровно посерединке. Впервые так остро ощущая уязвимость собственного тела. А вокруг сновали какие-то сумасшедшие тетки с завядшими астрами, убеждающие встречать атакующих солдат цветами, и мне хотелось их задушить. В стороне Садового опять послышались выстрелы, на этот раз одиночные.

Лишь потом мы узнали, что именно в эти минуты пролилась кровь и погибли люди. Когда все утихло и разведка донесла, что колонна ушла, протаранив в тоннеле троллейбусы, я добрался до заветных перил, взял уже почти раскисший брусок щербета и притащил его к костру под эстакаду. На вопрос восторженной публики, где я это взял, потупив взор, ответил скромно, что купил.

1983 год, Москва
Городская клиническая больница № 7

У Леши Гусева все было очень плохо. Тяжелейший ушиб мозга, разрыв селезенки и ушиб легких. Он находился в глубокой коме, и только немногие оставшиеся рефлексы указывали на то, что некая деятельность нервных клеток еще продолжается. Оставалось только надеяться на его молодой и сильный организм, но надежда эта была весьма слабой. Девятый этаж — это почти без вариантов.

Лешиного врача звали Владимир Сергеевич, он был человеком с тяжелым характером, но хорошим и педантичным доктором. Владимир Сергеевич возился с Лешей, не покладая рук, требуя от других того же. Когда у него отросли волосы, он даже вызвал к нему мастера из парикмахерской.

У нас была передовая больница, ее готовили для московской Олимпиады, поэтому там все организовали по последнему слову. Сделали надписи на английском на всех этажах, пошили красивую форму персоналу и открыли парикмахерскую с женским и мужским залами. Когда эта девочка пришла со своими инструментами к нам во второй блок и увидела наших пациентов, то сначала она с грохотом уронила поднос со всеми ножницами и расческами, а потом уже упала сама на наш красивый мраморный пол.

Мы, конечно, быстро ее привели в чувство, все-таки реанимация, а потом отправили восвояси. И я сам обрил Леше голову.

Леша стал подавать признаки сознания только ближе к концу второго месяца, и с того времени с каждым днем у него был небольшой прогресс. Еще спустя месяц он начал говорить. Сначала односложно, потом все более длинными фразами. Один раз, когда все отвлеклись, он вдруг встал с кровати, сделал несколько нетвердых шагов, но не дойдя до стола, рухнул. Позже Леша объяснял, что хотел позвонить домой, маме, увидел на столе телефонный аппарат и отправился. Правда, номера он не помнил, а вот про маму не забыл.

Лешина мама жила в холле у дверей в наше отделение. Это была женщина с ввалившимися глазами, которая мало разговаривала, но того, что она произносила, хватало. Она говорила, что два года ждала сына из Афганистана, что каждый день, пока он был там, казался ей бесконечным. Когда он вернулся, она не отходила от него ни на секунду, даже ночью сидела на стуле у его кровати, держала его за руку, пока он спал. Но этих ночей было всего две. На третий день он упал с балкона девятого этажа.

В августе я ушел в отпуск, опять поступал и опять безуспешно в институт, а когда вернулся в середине сентября, Лешу Гусева уже перевели в хирургическое отделение на восьмой этаж. Вечерами, когда от него уходила мама, он спускался к нам в реанимацию. Я еще издали, не видя его, знал, кто идет.

Такое впечатление, что ковылял глубокий старик, держась за стенку. От его мощной фигуры не осталось и следа. Голова, казавшаяся огромной, торчала на тоненькой шейке, как на стебельке, тоненькие ручки, тоненькие ножки. Наверное, он весил сорок килограмм, не больше. Он подходил и спрашивал закурить, даже не спрашивал, а свистел через трахеостомическую дырку.

— Сейчас у душманов стингеры, — рассказывал он, зятягиваясь. — Вертушки сбивать научились, падлы. Но когда вертолет работает, хер там потом от кого пряжку найдешь.

И он с шумом выпускал дым из дыры на тонкой шее.

Потом Леша Гусев опять загремел к нам, на этот раз у него началась спаечная болезнь после удаления селезенки. Мы его подлечили и снова отправили в хирургию. Через месяц он попал к нам по причине стеноза трахеи. Спустя пару недель его опять подняли в отделение. В общей сложности из полутора лет, проведенных Лешей Гусевым в больнице, семь месяцев он находился в реанимации.

В редких случаях у нас лежат недели две. Реаниматологи с двадцатилетним стажем могут по пальцам перечислить пациентов, которых они лечили больше месяца. Таких помнят по именам, фамилиям, диагнозам и прочее. Семь месяцев, хоть и с перерывами, что провел у нас Леша Гусев, — это был абсолютный рекорд.

Сказать, что мы к нему все привыкли, — это ничего не сказать. Каждый в нашем отделении провел десятки бессонных ночей рядом с ним — и когда он был в коме, и когда он начал приходить в себя, и когда он задыхался от стеноза трахеи, и когда погибал от пневмонии, при этом мы все что-то с ним постоянно делали, я имею в виду физические действия. Мы его кололи, вешали капельницы, подключали ко всяким аппаратам, вводили ему пищу в зонд, а позже кормили с ложки, а главное — без конца мыли, перестилали, перевязывали.

Наверное, я не сильно преувеличу, если скажу, что Леша Гусев стал для многих из нас близким человеком.

Ночь с 20 на 21 августа 1991 года
Москва. Краснопресненская набережная

Я даже умудрился задремать у этого костра — тепло, хорошо, какая-то добрая женщина налила мне чай из термоса, а бородатый мужик с гитарой очень увлекательно рассказывал про пионерский лагерь под Форосом, куда он ездил в детстве, а теперь в этих местах сидит под арестом Горбачев.

А я тоже было собрался рассказать про свой пионерский лагерь, хотя там, насколько мне известно, никого в застенках не держат, но в это время через репродукторы объявили, что к Белому дому стягиваются военные части, укомплектованные азиатами и кавказцами, и что нас скоро начнут резать.

Все напряглись, на какое-то время разговоры прекратились, и я снова задремал. А когда проснулся, уже стало светать, правда, никакого солнца не было, но небо просветлело, да и дождь прекратился. И как-то сразу стало спокойнее. Я встал, вылез из-под навеса эстакады, прикурил последнюю сигарету и пошел размять ноги. Минут через десять я встретил своего однокурсника Мишку, и тот сообщил мне, что неподалеку раздают еду и сигареты, ну мы и двинули в этом направлении.

Действительно, какие-то веселые девушки ловко нарезали бутерброды с колбасой, а со стоящего рядом грузовика молодой паренек горстями кидал курево всем желающим в подставленные руки. Я слопал два дармовых бутерброда и поймал пачку «Космоса». Тем временем начался митинг, который хоть было и не видно, но хорошо слышно, так как выступающие говорили в микрофон через мощные усилители.

А потом, когда группа «Мистер-Твистер» заиграла свои веселые песни в стиле ретро, я отправился в сторону метро. Вдруг стало понятно, что все закончилось.

Дежурные у турникетов метро «Баррикадная» кричали, чтобы те, кто в штормовках, проходили бесплатно. За неимением штормовки я показал проездной и меньше чем через час был дома, где моему появлению уж точно обрадовались.

А Леша Гусев, когда выписался из больницы, часто к нам забегал, тем более что влюбился в одну из наших медсестер Олю Николаеву. Было очень трогательно смотреть, как он мялся, прежде чем всучить ей очередную шоколадку.

Августовский путч. Защитники Белого дома в ожидании предполагаемого штурмаФото: Владимир Филонов/PhotoXPress.ru

Лешина мама часто звонила Владимиру Сергеевичу, чтобы тот образумил сына. Ее беспокоило, что Леша опять стал проводить время с той же компанией, с которой так славно встретил праздник 1 Мая. С ее слов, он начал поддавать, и когда ему подносили очередной стакан, говорил: «Да по хрену все, я и Афган прошел, и реанимацию!»

Последний раз я видел его поздней осенью восемьдесят шестого, через год после выписки. Леша здорово отъелся, у него опять появились широкие плечи и мощная шея. Он даже вставил себе белые красивые зубы взамен выломанных при первой интубации. И все время широко и радостно улыбался.

Было в его внешности что-то плакатное. «Как дела, братуха? — Снисходительно хлопал он меня по плечу. — Что грустный такой, небось голодный?»

Он умер меньше чем через месяц, просто пришел домой после какой-то очередной попойки, рухнул на кровать и во сне захлебнулся собственной рвотой.

И тогда внутри у нас что-то сломалось, даже у самых циников. С тех пор его имя почти никогда не произносили вслух.
Он не должен был так уйти, наш Леша Гусев.

По телевизору показывали Ельцина, Руцкого, еще каких-то политиков, я подошел к кухонной полке, нашарил склянку со спиртом, налил треть стакана, разбавил водой из-под крана и жахнул залпом. Я никогда так не делал раньше, тем более в одиночку.

А потом лег на диван и уснул. Никто еще не знал, что вчера был последний день советской власти.

Москва, 2008

Рассказ печатается с сокращениями

Спасибо, что дочитали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

ПОДДЕРЖАТЬ

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — «Таких дел». Подписывайтесь!

Читайте также

Вы можете им помочь

Всего собрано
293 327 557
Текст
0 из 0

Августовский путч. Защитники `Белого дома`.

Фото: Владимир Филонов/PhotoXPress.ru
0 из 0

Августовский путч. Защитники Белого дома строят вокруг него баррикады

Фото: Владимир Филонов/PhotoXPress.ru
0 из 0

Августовский путч. Утро. Защитники Белого дома завтракают на его ступенях

Фото: Владимир Филонов/PhotoXPress.ru
0 из 0

Августовский путч. Защитники Белого дома в ожидании предполагаемого штурма

Фото: Владимир Филонов/PhotoXPress.ru
0 из 0
Спасибо, что долистали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и фотоистории. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас поддержать нашу работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

Поддержать
0 из 0
Листайте фотографии
с помощью жеста смахивания
влево-вправо

Подпишитесь на субботнюю рассылку лучших материалов «Таких дел»

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: