В Ростовской области 30 лет назад работало более 80 угольных шахт, сейчас — четыре. Последние крупные шахты «Ростовская» и «Гуковская» закрылись в 2015 году после того, как разорился их очередной владелец. Работники шахт остались без работы, но с долгами по зарплате. С момента закрытия предприятий бывшие шахтеры организовали более сотни митингов и пикетов, одну голодовку и один неудавшийся поход на Москву, чтобы добиться справедливости. 

«Все спускались, и я спустилась»

Татьяну Авачеву уволили с шахты «Замчаловской» в Гукове, которая принадлежала компании «Кингкоул», четыре года назад. 

Татьяна — лидер шахтерского сопротивления, хотя поверить в это проще по телефону, чем при личной встрече. Голос в трубке уверенно докладывает о суммах задолженности и намерениях. «100 миллионов еще должны по заверенным судом суммам», — чеканит Татьяна по телефону, а на встрече видишь милую и ухоженную женщину чуть за сорок. Встречаемся мы с Татьяной в городе Красный Сулин в Ростовской области.  

«Мой папа — Лукьянчиков Николай Михайлович. Он горным мастером был на водоотливе. В шахте же всегда надо воду откачивать, иначе затопит. Бывало, трубы прорывало, папа чинил. У него награды были — орден Шахтерской славы III степени. Еще куча всяких болезней была. В 69 лет он умер из-за старой травмы, которую получил в шахте. Порода пробила ногу, как-то заросло, но нога фактически продолжала гнить».

У Татьяны в семье много шахтеров: папа, дяди, тети. Рассказывает: спускаться в шахту не боялась — «все спускались, и я спустилась».

«От судьбы не уйдешь»

Учиться на маркшейдера Таню уговорили родители. Казалось, что шахты вечны, а то, что «штормило» в 90-е и зарплату отцу выдавали кирпичами, — временно. Отец из этих кирпичей строил дом и ждал лучших времен.

В 1990 году Татьяна защищала диплом Новочеркасского политехнического института. Обычно защита проходила в институте, но Таня и еще несколько человек защищались на предприятии «Гуковуголь». После защиты подошел главный маркшейдер с «Замчаловской» шахты и предложил работу.

Таня посовещалась с родителями и решила приглашение на «Замчаловскую» принять: шахта считалась хорошей. Но когда она приехала, главный маркшейдер сказал: «У нас сложные горно-проходческие условия, в маркшейдеры лучше парня». Татьяна пошла работать в шахтоуправление в городе Красный Сулин. Затем — на госслужбу. В 44 года Татьяну все-таки взяли маркшейдером на «Замчаловскую»: «От судьбы не уйдешь. Маркшейдеры были в дефиците» — из-за того, что в 2012 году работники разъехались. Платили больше на севере, в Приморье и в Сочи, где шла подготовка к Олимпиаде. 

На «Замчаловской» в Гукове работали те, кто не хотел оставлять семьи или привык, что шахта фактически в огороде. Татьяна была из тех, кто не собирался уезжать, она хотела доработать до 45 лет — ранней шахтерской пенсии.

«Лучше бы вовремя платили»

Задержки зарплат на шахтах «Кингкоула» начались весной 2013 года. Шахтеры бастовали. По словам Татьяны и других шахтеров, первыми бастовали горнорабочие очистного забоя, ГРОЗы. ГРОЗы побастуют — им выплатят. Потом остальным тоже выплатят, может, не все.

«Давали деньги с задержками и устраивали праздники: показы мод, посадки деревьев, запуск шаров в небо, — вспоминает Татьяна. — Хотя лучше бы деньги вовремя платили».

«Кингкоул» признали банкротом  в 2015 году, а бывший владелец шахт был взят под стражу в зале суда по обвинению в мошенничестве. С того времени началось последнее крупное противостояние шахтеров с владельцами шахты и властями. У Татьяны было три кредита и никакой работы, оставалось требовать деньги. По ее словам, тогда около 160 человек протестующих собирались в Гукове у заводоуправления «Кингкоула», того самого здания, где в 1990 году Таня защищала диплом: «Всего на пикеты было записано 1200 человек из двух тысяч бывших работников, но всем сразу нельзя было приходить из-за малой площади перед бывшим офисом “Кингкоула”. На первых митингах было 160 человек одновременно, подавали на 200, потому что больше площадь не позволяла».

После ликвидации предприятия Татьяну сократили, досрочную пенсию так и не оформили: вычеркнули несколько месяцев, когда стволы не работали. Устроиться на работу Татьяна не могла два года.

«Не хотели мне в службе занятости помогать. Дадут направление черти-куда. Я приезжаю, а там уже и вакансии нет или зарплата восемь тысяч. В то место, где я работаю, я сама устроилась, подала заявление и стала ждать. Через месяц мне перезвонили, я уже и не ждала. Директору важно, чтобы работник был хороший. Спасибо ему, взял».

Татьяна хороший работник — и координатор шахтерских протестов. На ней подача уведомлений о митингах, сбор подписей на получение бесплатного пайкового угля, информация о выплатах, суды. Как минимум раз в месяц десятки шахтеров собираются на митинг — отмечают свое присутствие у Татьяны, касаются мировой и российской повестки. Затем — к насущному: Татьяна отчитывается о проделанной работе и следующих шагах. Митинг занимает час-полтора. Люди приходят с плакатами, иногда — без. Иногда к бывшим шахтерам приезжает кто-то из администрации, бывает — из руководства шахт. 

В мае 2019-го появилась надежда, что дело с выплатами долгов сдвинется — назначили нового министра промышленности и энергетики Ростовской области Игоря Сорокина, тоже маркшейдера, он закончил тремя годами позже ту же кафедру, что и Татьяна. А Татьяна верила, что маркшейдер маркшейдера никогда не подведет.

«Почему-то думала, что поможет, но он приехал к нам на митинг и сказал, что выплат не будет и гуманитарного угля тоже».

К тому времени в числе активных протестующих осталось около 60 человек. Именно они еще зимой 2019 года решили идти на Москву: искать справедливости у власти.

Петрович

Договориться в Москве с депутатами, «которые примут», должен был Петрович. Петрович — это шахтер Валерий Дьяконов. Его квартира на окраине города Зверево в Ростовской области — штаб бунтов. Принтер на балконе, казачья шашка и знамя со Сталиным у кровати.

Валерию Дьяконову 69 лет, из которых 35 он проработал в шахте. В обещания он перестал верить в 98 году: тогда ему не выдавали зарплату два месяца. Дьяконов одним из первых подал в суд — получил исполнительный лист, взял с собой пристава и направился в шахтоуправление.

«Пристав, которого я знаю хорошо, мне говорит: “Подожди, отдадут зарплату, у них сейчас денег нет”. Я ему показал требование к нему же, чтобы он способствовал исполнению решения суда. Он в ответ возмутился, мол, ты мне не веришь. И тут я ему показываю, как с фабрики уходят вагоны с углем: уголь продали, значит есть деньги. Пошли брать».

На полученное Петрович купил видеокамеру — она пригодилась, когда в 2003 году снова начали задерживать зарплату. После этого шахтеры разбили палаточный лагерь на рельсах, а потом выстроились шеренгой с плакатами вдоль федеральной трассы. Петрович вспоминает: на ночь уезжал домой, оставляя камеру, чтобы снимали происходящее.

«Я закон читал, что железнодорожные пути перекрывать нельзя, но нашел лазейку. Мы перекрыли местную ветку, которая к шахте ведет. Это не было нарушением закона, но уголь они отгружать не могли. Человек сто жило в палатках. Когда вдоль трассы стояли, тоже фотографировали. Мы же вдоль стояли —- не придерешься».  

Дьяконов приехал в Зверево мальчишкой — его отец сидел здесь на зоне. Десять домов, железнодорожная станция и зона — все, что было в 60-е годы. Зеки строили первые кирпичные дома и работали отрядами на выделенных участках. Поэтому в нынешнем Звереве деление идет по участкам — третий, второй, седьмой, которые были привязаны к номерам тех зековских отрядов. Когда «зону» перевели в поселок недалеко от Зверева, опустевшие бараки зверевской зоны — четвертого участка — начали занимать горожане.

Спустя годы бараки снесли и построили «высотки» — так Дьяконов называет двух-трехэтажные дома. Жилье в «высотках» давали тем, кто приехал строить новую шахту «Обуховскую», — обживать город. «Обуховку» начали строить в 1959-м, и она должна была стать крупнейшей угольной шахтой в Европе. Добывают здесь уголь антрацит очень высокого качества. Шел он в основном на ТЭЦ. 

На шахту Дьяконов попал почти случайно — закончил институт в Новочеркасске, стал радиотехником. После института выбирать можно было только между шахтой и железной дорогой, Дьяконов пошел на «железку». Но вышло иначе: сегодня Петрович вспоминает — когда из-за пьяного начальника получил удар током, поблагодарил бога, что не убило, и отправился на шахту подземным электрослесарем-монтажником.

Выбить зарплату

В 70-х обычный шахтер получал больше начальника шахты, продолжает Петрович, жили отлично, нужды ни в чем не было.

«Когда я первый раз спустился и представил, что надо мной километр грунта, то подумал — раздавит. Потом привык. Раньше много шахтеров гибло. В основном из-за невнимательности, нарушения техники безопасности. Но бывает, что нельзя предусмотреть».

В 1979 году Петровичу тоже досталось. Монтировал оборудование, и вдруг на него обрушились глыбы породы. Валерия подняли на поверхность, пытались вызвать скорую, но та все не ехала. Вспоминает: погрузили в проходящую машину и отправили в больницу, там заново «собрали позвоночник».

После развала СССР шахты стали закрываться. Начались задержки с зарплатой. Люди уезжали из «угольных» городов в Москву — работать в Метрострое, или в Воркуту, Магадан, Кузбасс, чтобы снова устроиться на шахту. Звереву повезло, шахта «Обуховская» — одна из тех четырех, которые еще работают, — в 2012 году шахту купила украинская компания ДТЭК. 

Пенсия у Петровича 13 тысяч с учетом 35 лет работы в тяжелых условиях. За коммунальные услуги он отдает три тысячи. 

Петрович болеет, давление 240, часто вызывает скорую. Дочка и сын в Москве, а еще один сын в Магадане «золото добывает». Жена тоже в Москве, но должна скоро приехать. Полгода Петрович живет один, консультирует бастующих, готовит бумаги.

«Пикеты и митинги сначала действовали. Журналисты приходили, интересовались, администрация реагировала, деньги находила, а потом процесс заглох. Тогда и организовали голодовку».

Проходила она прямо в дьяконовской двушке. Двое мужчин голодали в гостиной, а женщина в спальне. Сначала хотели по домам голодать, но Петрович настоял на общей акции, потому что так больше внимания привлечь можно. Петрович выдержал три недели, потом пришлось ехать в больницу.

В мае оставшиеся протестующие собрали деньги, и Петрович поехал в Москву, договариваться с депутатами. Собирался на митинг КПРФ, но не попал, съездил напрасно. Татьяна говорит, что больше бывшие шахтеры деньги не сдают.

Счастливая шахта

Сергей Миллер все еще работает в шахте. «Обуховская» — счастливая шахта, говорит Миллер, «она работает, и у 10 тысяч человек есть работа». Он здесь возглавляет профсоюз.

Отец Сергея из Сибири поехал в Казахстан, в Джезказган, на стройку. Мама приехала туда же штукатуром-маляром работать. Потом молодая семья отправилась в Новошахтинск, там построили завод железобетонных изделий и давали квартиры. В 1974 году, когда Сереже было два года, семья Миллеров перебралась в Зверево в свою квартиру.

«Отец работал на ЖБИ немного, а потом переобучился — и на шахту, чтобы квартиру получить. Нам дали трехкомнатную, мы в ней 20 лет прожили». 

В начале 90-х Миллер выучился на ветврача и после армии отправился в колхоз на работу. Но зарплаты не хватало даже на хлеб, идти было некуда. К счастью, тогдашний директор шахты любил династии, поэтому в 1996 году Сергей начал новую карьеру. 

На всероссийские забастовки шахтеров Сергея не брали, ходили бывалые: «Иди в шахту дежурь, молодой — еще ничего не понимаешь». Шахту нельзя бросить, надо спускаться, следить за механизмами, за уровнем воды и насосами. 

После 2000 года деньги начали давать, понемногу, но шахтеры радовались, что дают хотя бы каждый месяц, вспоминает Сергей: «Сначала надо человеку сделать очень плохо, чтобы потом, когда будет чуть лучше, он радовался. По большому счету и сейчас ничего не изменилось — есть работа, и люди рады». 

«Лучший уголь»

Сергей Миллер получил свою травму в 2011 году. Произвел взрыв, как его просил инженер, попал в ловушку — зацепило обрушившейся породой.

«Я бегу по шахте и вижу, что новый сапог разрезан. Вот, думаю, только купил. Отбежал, сел, смотрю на ногу и понимаю, что у меня такой огромной силы компрессионный удар. Я же ветеринар как-никак. Понял, что в шахту я больше не ходок, ноги фактически нет. Крови не видно, но под кожей все кости раздроблены. Сижу я один. Меня начало трусить, началась боль. Я давай канагонкой (шахтерский головной фонарь — прим.ТД) махать, чтобы кто-то пришел. Пришли двое: один два метра ростом, а другой — метр в прыжке. Я их спрашиваю: “Как вы меня будете нести?” Одного роста надо рабочих. Я сам своим подъемом командовал. Пришли одинакового роста, а тащить по штреку высотой 1,6 метров. Так я эти пары шахтеров еще и сам менял». 

Сергей вспоминает: врачи не дали группу инвалидности, сказали, что он в шахту может идти. Во взрывники Сергей не вернулся, а в шахте остался председателем независимого шахтерского профсоюза. На «Обуховской» профсоюза два. Один, как говорит Сергей, независимый, а другой —конторский. В шахту он теперь спускается только в составе комиссии. 

«Я считаю, что с ДТЭК нам повезло. Техника безопасности на высоком уровне, раздевалки, бани отремонтировали, и вообще чувствуется, что они долго хотят работать. Не то что выбрать и свалить. Уголь у нас самый лучший, лет на сто его точно хватит».

В тот момент Сергей еще не знает, что к концу лета в шахте останется работать только один ствол. 

«Порядка трех тысяч семей может остаться без средств к существованию … Сидят шахтеры дома за две трети от среднего заработка. Никто ничего не знает», — напишет мне в августе Сергей.

А в мае он подвозит нас на остановку маршруток в Зверево. Из динамика навязчиво предлагают кредиты. Дорогу только начали ремонтировать: сняли старый асфальт. Напротив Казачий рынок — все, что осталось от поселения казаков. От шахтеров — памятник на подъезде к заброшенной шахте в Гукове и бесконечная вера в уголь, лучший в мире. 

Материал подготовлен при поддержке представительства ЕС в России.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!