Слово «карьера» превращает живое в мертвое

— Вы — молодой симпатичный мужчина, как вас угораздило стать «училкой»?

— Спасибо за комплимент. Мне трудно отвечать на вопрос, как угораздило. Так было заповедано — иначе и не скажешь. Я ни на секунду не расставался со школой, в которой учился. Когда говорят «училка» — это такой мем о формальном отношении к делу. У меня, конечно, совсем другая история.

— То есть вы когда еще сами учились в школе, знали, что хотите стать учителем?

— Нет. После школы я с коллегами вел какие-то занятия в лагерях, в поездках, отдельные проекты. Потом вместе с Константином Михайловичем Поливановым (литературовед, школьный учитель литературы, — прим. ТД) начал вести факультатив, а через какое-то время уже вел свой кружок. Потом стал вести уроки. Не то чтоб я совершал какие-то сознательные усилия в этом направлении — так все само сложилось.

— А не было обидно? Вы же учились в РГГУ, закончили с красным дипломом. Можно было бы сделать научную карьеру, стать ученым, заниматься филологией, как это делают те, кто успешно учился на классических научных специальностях. А здесь какая карьера? Стать директором школы когда-нибудь?

— Слово «карьера» из тех слов, которые превращают живое в мертвое. Когда говорят «карьера», мне кажется, что непредсказуемая, разнообразная и свободная жизнь вдруг заковывается в железные обручи и превращается в тоннель. По-моему, главная задача человека — не исполнить чужие идеи об «удачной карьере», а совпасть с тем своим образом, который был задуман. Сейчас у меня есть ощущение, что это, слава богу, во многом получается.

Естественно, я, как и многие студенты филологического факультета, ездил на конференции в Тарту, в Таллинн, с разной степенью успешности на них выступал, публиковал какие-то статьи. Но потом стало понятно, что для меня в этом утрачивается ощущение моего личностного смысла. А в школьных делах это ощущение наращивается.

Хотя и нельзя сказать, что у меня карьера не заладилась. Вроде бы председатель Гильдии словесников, член президентского совета. Формальных вещей много, но не в них смысл и ценность. Главное — совпадение внутреннего ощущения с интуицией замысла о тебе, о деле твоей жизни. И совпадение с коллегами, соратниками, собеседниками, с которыми вместе делаешь общее дело.

Шар, внутри которого шар еще большего размера

— Какой у вас самый любимый писатель из школьной программы? По кому уроков вы ждете каждый год?

— Это очень плохое учительское состояние, когда ждешь урока по какому-то тексту или автору: вероятность огромна, что урок провалится с треском. Потому что ты приходишь не к ученикам, а к своему ожиданию. Но я, конечно, больше всего люблю Пушкина, кого же еще. И Пастернака. Именно по этой причине уроки по ним даются очень тяжело. Есть большой риск, что тебя там будет сильно больше, чем твоих учеников и даже текста.

— Зайдем с другой стороны — кто самый школьный автор? По кому всегда удачные уроки получаются?

— Кажется, ученикам часто нравятся наши уроки по лирике. Когда мы анализируем текст одного стихотворения не меньше трех, а, как правило, четыре урока. И это часто получается очень здорово.

— Удивительно. 

— Так это настоящее, это здесь и сейчас. Стихотворение ведь пишется перед нами, на наших глазах. Целый мир создается на одной страничке. В прозе это размазано на 500 страниц, поэтому труднее ощутить. И потом в прозе есть герой, повествовательная инстанция, которая всячески нас отделяет от этого мира. А в поэзии ритм нас соединяет с миром, ритм звучит в нашей барабанной перепонке, он наполняет наше физиологическое существо, оно начинает пульсировать и вибрировать, и благодаря этому мы становимся сопричастны к созданию мира на наших глазах. Мы его сотворцы. Ведь написанное стихотворение — это не стихотворение: без нас, читающих, оно не оживает. Одна моя коллега любит повторять цитату Заходера, который, в свою очередь, вспоминает «Похождения Швейка», где «Земля — это шар, внутри которого шар еще большего размера». Так вот, поэзия — это шар, внутри которого шар еще большего размера. Мне кажется, самое большое счастье, которое может быть для меня, — открывать вместе с учениками этот шар.

Иллюстрация: Ксения Анненко для ТД

Простой маршрут

— А как такого типа преподавание совместить с подготовкой к ЕГЭ, ОГЭ? Детям ведь надо сдавать экзамены и поступать в университеты?

— Когда вы учитесь водить машину, вы же не ездите все время по одному маршруту, скажем, от «Парка культуры» до «Юго-Западной». Там прямой проспект, не нужно никуда выезжать, ничего объезжать. Но, освоив одну дорогу, не научишься водить. Вот ЕГЭ — это маршрут от «Парка культуры» до «Юго-Западной». Прямой как доска. Мы же учим общаться, делать открытия, слушать другого, высказывать себя, видеть глубины в тексте. В любом тексте — литературном, художественном, нехудожественном. Видеть, что он не двухмерный, а десятимерный. И не так важно, это Лев Толстой или какой-нибудь публицистический текст, который тоже десятимерный, потому что за ним стоит идеология, убеждения, дискурсы.

Мы с моими выпускниками 2018 года слово «ЕГЭ» не произносили до 11 класса. В 11 классе начали готовиться, и они сдали литературу на 90+. Потому что мы до этого научились «водить машину», и проехать по прямой стандартный маршрут не составило труда.

Еще мне кажется, что подчинять все преподавание такой узкой задаче, как написание ЕГЭ, — это просто преступление против человечества в лице ученика — ему дают вместо жизни пластилиновые образцы. В общем, задача ЕГЭ решаема довольно быстро и просто, если человек умеет учиться. Но, конечно, это если вынести за скобки, что ЕГЭ надо отменять. Я надеюсь, в перспективе десяти лет он исчезнет, как и вообще идея экзаменов, раз и навсегда решающих чью-то судьбу.

Идти по цифровому следу

— Неожиданно. Но как же тогда принимать в вузы?

— Я боюсь поднимать хайповую тему, но полагаю, что перспективной может оказаться концепция «цифрового следа». Если экзамены и сохранять, то при наличии большого выбора. Примерно, как сейчас происходит с вузовскими олимпиадами.

Что плохо в ЕГЭ — это чудовищная невротизация. Так нельзя. Не должна вся жизнь человека зависеть от одного события. К тому же если это экзамен, который ты пишешь в мае месяце. Это как сделать вывод о нас с вами по тому, как мы выглядим в пятницу вечером. Или принимать на работу по интервью, которое назначено на 7:30 утра. Во-первых, у ощутимого процента выпускников весенняя аллергия еще не закончилась к началу ЕГЭ. Во-вторых, 17-летнему человеку весной только об экзаменах и хочется думать! Был бы какой-то экзамен в мае, какой-то в декабре, ты выбираешь, какой из них тебе сдавать. Понятно, что я сейчас, как Манилов, строю мост через озеро, но в этом направлении здорово думать. И все потихоньку в эту сторону движется с усилением роли вузовских олимпиад, с появлением новых любопытных историй вроде чемпионата сочинений, олимпиады «Большая перемена», проектной олимпиады, которую делает «Россия — страна возможностей», конкурса «Большие вызовы».

В нынешнем варианте некоторые ЕГЭ — это экзамены, на которые можно только натаскаться, они ужасно начетнические и знаниевые в самом плохом смысле этого слова, где понимание не проверяется. Эта проблема тоже решается тем, что могут быть разные варианты экзаменов, какой-то пусть будет и начетническим, я понимаю, что есть ученики, которым это близко. А какие-то экзамены пусть будут про другое — про критическое мышление, коммуникацию, креативность, умение общаться и договариваться. Пусть цветут все цветы.

Главное — нежность

— Как вы строите границы с детьми? Особенно будучи молодым учителем. Говорят, что дети сильно меняются, что они стали сверхчувствительными, обидчивыми, стремятся к комфорту.

— Я тоже сверхчувствительный и обидчивый, поэтому мне с ними хорошо. Я очень нежный и трепетный. Да, говорят про поколение бабочек. И, хотя поколений не существует, когда я смотрю на последние книжки про подростков — Нины Дашевской, например, или вторую часть комикса про Соню Алексея Олейникова, — я вижу, что тенденция хрупкости, трепетности действительно есть. И это прекрасно. У нас было достаточно грубых мужчин, которые возведены в ранг культурных героев. Вот у меня на столе лежит блокнотик с цитатой из пьесы Николая Коляды: «Запомни, милый, запомни — самое главное на свете слово: нежность».

А отношения с учениками выстраивались сложно, иногда с истериками со всех сторон, с болью, со счастьем, с любовью, с разочарованием, с психотерапевтом. С помощью коллег, школьных психологов, которые у нас в школе специально работают с молодыми учителями. С поддержкой администрации, ведь я пришел в школу, когда она была маленькой.

— Как вы относитесь к слову «воспитание»? И к тезису, что школа, мол, должна воспитывать?

— Во-первых, никто никому ничего не должен. Разговор о долженствовании — опасный разговор, он сразу переходит в хамский: «Ты чё?» — «А ты чё?» Такой разговор очень часто ведется между школой и родителями. Родители говорят: «А вы чё?» Школа отвечает: «Ну а вы чё?» Совершенно бесперспективная история.

— Это был краткий конспект родительских чатов.

— Я бы перевел разговор от того, что и кто должен, в разговор о смысле того, что мы делаем. Конечно, смысл не в том, чтобы ученики могли ямб от хорея отличить и проанализировать любое стихотворение.

Можно ли представить школьную жизнь, состоящую только из уроков? Нет. Мне очень больно про это говорить, но сейчас она так и выглядит. Если бы мне предоставили возможность выбора, я бы отменил все уроки и предпочел резать капусту, глядя на Ферапонтов монастырь. У нас была практика, когда школьники проводили экскурсии, вместе учились рубить дрова, убираться в комнате, договариваться, переживать драмы того, что ты две недели делишь свой быт с другими. И проживание этого опыта — это страшно важно. Все — и мои одноклассники, и мои ученики — вспоминают о школьной жизни в основном не уроки, а то, как мы тусили в поездках, придумывали сценки в лагерях.

Нет никакого разделения на «здесь я воспитываю, а здесь образовываю» — вот что важно. Когда я провожу урок, я тоже этим воспитываю. И даже, когда веду урок в зуме на фоне своей библиотеки. Воспитание, лишенное образовательной части, — тоже странно, это пионерские технологии. Знаете, это как разговор про hard и soft skill, ну не бывает одного без другого. Soft без hard превращается в пляски с бубном или какое-то словоблудие, а hard без soft — в оторванное от личности ученика начетничество.

Иллюстрация: Ксения Анненко для ТД

Провальная стратегия

— Сейчас огромная составляющая родительской тревоги, связанная в том числе и с дистантом, что дети все время пользуются гаджетами, тыкаются в телефон или компьютер, и не поймешь, что они там делают, — то ли уроки, то ли кино. Как вы думаете, дети как-то изменились от этих гаджетов? Отнимать у них их или не отнимать?

— Меня всегда умиляет, что разговоры о том, отнимать ли у детей гаджеты, ведутся на совещаниях, где каждый в телефоне проверяет уведомления. Ну камон. Что отнять? Это смешно. Что бы то ни было отнимать — это педагогически провальная стратегия. Жвачку, гаджет, цветную тетрадку. В фильме «Асса» выдирали серьгу из уха. В советское время линейкой юбки мерили, клеш подрезали.

Гаджет должен стать помощником. Нужно как можно больше заданий, когда ученики в гаджете создают лонгриды, фильмы, монтируют мультики, делают инстаграм Онегина. Одновременно с этим, конечно, надо учить цифровому этикету, цифровой гигиене, цифровой культуре отношений. Но надо самим научиться сначала. Задача-2035 — чтобы школа учила экологичному взаимодействию с самим собой и с другими людьми. Со своими гаджетами, привычками, временем, ценностями, с самим собой и своей биографией, своим внутренним голосом. Но если мы вместо решения этой задачи будем отнимать у детей гаджеты, это полная труба. Они так и не научатся ими пользоваться, и мы так и не научимся с этим справляться.

— Как вы сейчас с родителями взаимодействуете? Родители в панике, учителя тоже в не очень хорошем состоянии.

— Да, все в панике. Буквально сегодня утром мы говорили с коллегой, что мы сейчас все должны работать психотерапевтами. Ясно, что программу как «набор дидактических единиц» в этом году мы пройти не успеем. Задача в том, чтобы сохранить отношения, жизнь, здоровье и психологическое состояние. Я не уверен, что у меня все получается, но я стараюсь выстраивать систему регулярной обратной связи. Мы проводим анкетирование родителей и детей, чтобы измерить какие-то вещи, я периодически устраиваю встречи с родителями в разных форматах — лекции, занятия. Например, провожу урок литературы для родителей, чтобы они поняли, зачем мы собираемся. Часто возмущения связаны с тем, что мало информации.

Кричат: «Верните очную школу!» А мы отвечаем: «Вы знаете, некому вам в очной школе преподавать. Все болеют. Если мы выйдем в очную школу, учителей не будет». Тут понимающий народ успокаивается. Поэтому надо говорить, устраивать собрания родительские, переписываться, общаться…

Но у меня железное правило: я не состою в родительских чатах. Чат в вотсапе — это в высшей степени несовершенная форма коммуникации. Сама идея чата склоняет людей к флуду и склокам, всяческому буллингу. Канал в телеграме в этом смысле лучше: ты можешь выстраивать свою логику взаимодействия с аудиторией. Чаты используются для выплеска эмоций. Тут я ретроград, но мне кажется, выплескивать эмоции в компании тридцати чужих людей — это что-то нездоровое. «Кто с вами день пробыть успеет /Подышит воздухом одним / И в нем рассудок уцелеет?» — это про многие родительские чаты. В чатах произошел сбой коммуникативных установок. Там рабочее смешалось с личным, частное с общим, ближний круг с дальним. И это все пребывает в технически несовершенной форме вотсапа, где еще и фон зеленый — ну как можно было придумать зеленый фон?

Поэтому я пишу по электронной почте, чтобы все важное можно было быстро найти. Если происходит какая-то сложная ситуация, то личный разговор в зуме или по телефону. Только разговор. Потому что мы все кипятимся, пересылаем друг другу страшно важные сообщения, приводим себя в состояние берсерка. А когда начинается личный разговор, все становится на свои места.

Пусть попробуют заменить

— В родительском обращении против дистанта написано, что учителей заменит искусственный интеллект…

— Как написала в фейсбуке филолог Екатерина Ильинична Самородницкая, пусть он заменит, а я посижу и посмотрю на это. Я не готов всерьез комментировать историю про чипизацию Биллом Гейтсом населения РФ, про иудейский проект Германа Грефа и прочее. Людей, которые хотят поинтересоваться этим из исследовательской позиции, я отсылаю к мониторингу актуального фольклора Александры Архиповой, у нее есть последние работы, связанные со слухами про дистанционное образование.

— Университетские преподаватели обсуждают всерьез, что значительную часть лекций заменят заранее записанными онлайн-курсами, что часть высшего образования навсегда перейдет в онлайн, последуют увольнения, увеличение нагрузки и конец университету. Со школой, со средним образованием такого нет?

— Я не думаю, что произойдет какая бы то ни было замена очной школы как социального института иными формами, потому что школа выполняет слишком много функций: от камеры хранения, или, если говорить более культурно, организации по уходу и присмотру. И это ведь правда важно — уход и присмотр. Горячее питание — тоже важно. У значительной части родителей нет возможности обеспечить детям горячее питание. Еще профилактика правонарушений — и многое другое. Поэтому тут всерьез говорить о замене смешно.
Но правда и то, что наша профессия массовая, и это действительно проблема. И кадровый голод, и очень серьезное отставание в самых разных профессиональных навыках у учителей по причине чудовищной загруженности. Эти проблемы были обнажены дистантом. Кто-то из тех, кто имеет возможность, переключились на онлайн-школы, чтобы получать более качественное образование.

Дистант и цифровизация — это ведь даже антонимы, потому что цифровизация позволяет гуманизировать образование. Когда ученик пишет свою работу на гаджете, выкладывает ее в Google Docs, все ученики мгновенно видят сочинения друг друга и могут их редактировать — это просто счастье гуманистического образования! А дистант, когда все семь раз в день по 45 минут сидят перед экранами и слушают лекции, конечно, это антигуманно.
Мы надеемся вернуться в очную школу. Живая школа — это нормальная школа, а черные квадратики — ненормальная. Но мы вернемся в очную школу, а там снова будет натаскивание на ЕГЭ и ВПР, безразличие к ученику? Мне кажется, не технологические вызовы перед нами стоят, а внутренние. Как нам перестраиваться внутри себя, учитывая тот опыт, который мы получили? Опыт того, как условны вещи, которые нам казались безусловными. ОГЭ отменили — и ничего, все нормально.

Перед школой стоит задача перестройки системы ценностей, и плохая тенденция в том, что перестройка происходит в направлении дегуманизации. Проблема не в цифровизации. Мы вышли в сентябре в очную школу — и что устроило всем министерство? Праздник дополнительного образования? Фестиваль блогеров? Парад профессий? Визиты в школу специалистов по ковиду, чтобы рассказать, что это за болезнь и как работают ковид-госпитали? Нет, Министерство просвещения устроило в сентябре всероссийскую проверочную работу, ВПР! Эта работа очень формальная, построенная по принципу типового набора заданий, очень скучная по форме. И это драматическая ошибка. Вместо того, чтобы восстанавливать иерархию человеческих ценностей, в нецифровом, в офлайновом мире устанавливается иерархия ценностей нечеловеческих, антигуманистических — ценностей контроля, уравниловки, проверки.

Что у нас Министерство просвещения запланировало на апрель? Итоговое сочинение… Сколько красивых ходов про конец учебного года можно было бы придумать! Но мы должны устроить огромную контрольную процедуру, всех учителей поставить в рабское положение, чтобы они в апреле это проверяли. И всех 11-классников поставить в ситуацию жуткой невротизации, когда у них через месяц ЕГЭ, а они должны с формата ЕГЭ переключиться на формат итогового сочинения. Вот в чем страшная история. А совсем не в том, что мы вдруг узнали, что живем в мире, где дети смотрят в экраны. Конечно, наша задача — отвлечь их от экранов, но отвлечь их в живую жизнь, в настоящую жизнь. И вот здесь мне правда становится страшно. Я боюсь, что мы вернемся в живую жизнь, а вместо нее — ВПР.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!