«Талант — переоцененная штука»

— Бывает так, что хочется грустить, а не шутить, но надо выступать?

— В какой-то момент это становится просто: ты идешь за сценическим опытом. Может быть, сегодня грустно пройдет, может быть, весело, все это надо принимать.

— А зачем тебе это в целом?

— Проверить материал — одна штука. И вторая — твоя зоологическая потребность.

— А в чем соль? На эмоциональном уровне? Это такая социализация застенчивого мальчика?

— Это не социализация, это… Можно к власти это отнести. Над эмоциями. Сейчас я могу расстроить людей — хотя люди не за этим пришли. Но я могу. Могу развеселить.

Мы с Женей Чебатковым иногда выступаем — он комик с ТНТ, у него аудитория под стать. Она пришла на лучезарные шутки, более добрые. Они пришли на него, а мне как раз нужно было две минуты шуток про смерть. Соответственно, нужно написать двадцать минут шуток про смерть, из которых выберешь две минуты пристойных. Я решил, что расскажу все двадцать. И минуте на второй я понимаю, что людям не нравится: они начинают на руки смотреть, кто-то алкоголь заказывает.

— Но это же ужас — в момент выступления понять, что вот так.

— Ты наслаждаешься тем, что говоришь не то, что люди хотят. Это такое странное удовольствие.

— Не лучше сначала долго готовиться, чтобы выступление было идеальным?

— Это нерентабельно. Огромные промежутки между выступлениями, ты очень медленно будешь продвигаться. Проще обсираться чаще. В какой-то момент начинаешь от этого получать удовольствие.

Когда много выступаешь, ценность одного выступления сильно сокращается. Часто с комиками в регионах говорю: «Выступил три раза в этом месяце, и мне кажется, что мне нужно бросить комедию, потому что у меня три раза не получилось». А в Москве комик может выступить три раза за вечер плохо — подряд. И такой: ну окей, завтра выступлю три раза хорошо.

— Но если ты три раза выступил плохо, что тебе позволяет дальше считать себя хорошим комиком? Надежда, что когда-нибудь ты попадешь в точку и зал засмеется?

— Да, когда один раз попробовал этот наркотик хорошей шутки — окей, я готов много [страдать]… Особенно если ты только что придумал шутку и она круто сработала — а-а-а. Ты понимаешь, что она останется в твоих будущих выступлениях, — это крутое ощущение.

— Все-таки реакция зала первична?

— Да, но со временем меняется критерий, как ты ее воспринимаешь. В первые годы я параллельно писал шутки со Славой Комиссаренко. Однажды он мне показывал монолог, снятый на технической вечеринке. У людей истерика, женщины падают на стол. Я сижу и думаю: «Я бы убил за такое выступление». Вежливо досматриваю, Слава выключает, поворачивается и говорит: «Полная *** [херня] же, да?»

Он сильно недоволен был, потом несколько месяцев его дописывал. В те годы так было: я еду домой, у меня две смешные шутки, я ликую. А у него пятнадцать минут разрывов, и он недоволен. На разных уровнях у тебя разные представления. Получается, что год за годом ты недоволен выступлением, но просто оно становится лучше.

— Обретение шутки — это трансцендентное или ты себе это в заслугу записываешь? Как это работает?

— По-разному. 90 процентов материала — это leg work: ходишь, проверяешь, пишешь, ходишь, проверяешь. Руду добываешь. А иногда шутка приходит к тебе в готовом виде и работает везде — в отличие от этих 90 процентов.

Мне кажется, талант — переоцененная штука. Я знаю очень мало людей, которым не дано заниматься юмором. Есть маленький процент людей, которым сто пудов не суждено. Я в Нью-Йорке видел, как выступал чувак. По его монологу, ему 43 года, он гей, который живет с родителями и еще не вышел из шкафа. Я думаю: господи, какая это потрясающая история — золотая шахта для комедии, куда ни ткни, везде потенциальная шутка. И у него не получается ни одной смешной. Ему просто трагически не дано придумать ни одной смешной шутки. Как музыкант слышит фальшивые ноты, ты понимаешь: господи, он даже не понимает структуры этой шутки.

Но таких историй крайне мало. Как правило, ты видишь человека, он не смешно выступает, через полгода ты его видишь — и он уже смешнее.

«Я не думал, что я смешной»

— Ты родом из Курской области, из города Железногорска. Считаешь себя московским комиком или провинциальным?

— Московский комик, который не преодолел свою провинциальность. На какие-то вещи смотрю глазами курянина. Читаю московские медиа: «В Столешниковом переулке открылся новый бар с устрицами». Я такой: а-а, это реально заслуживает труда журналистов, серьезно? Я не могу быть частью этого инфополя.

Я люблю крутые блокноты. Moleskine, например, которые стоят по 1800 рублей. Как московский комик я думаю: «Ну да, это инвестиция в мою работу».

Можно же блокнот ЛДПР бесплатный размутить и писать в нем.

— Помнишь что-то из детства в Железногорске?

— Мне всегда нравилось, что это зеленый город. Я потом понял, что это потому, что очень плохая экология — чтобы ее выровнять, сажали много деревьев. Там рядом самое большое в мире месторождение железа. Второй образ — красные лужи за городом. Идет красное облако, и оно оседает в лужах. Я не пытаюсь сейчас выставить это как что-то, чего я стыжусь. Я очень люблю Железногорск на физическом уровне.

— А чем глобально отличаются люди в Москве и Железногорске?

— Молодежь все меньше отличается. Я сужу по выступлениям. Раньше нужно было материал адаптировать, политические и социальные шутки в регионах не очень любили. С каждым годом разница нивелируются. Молодежь плюс-минус такая же, [но] иногда они устают бороться и быстрее превращаются в наших бать.

Раньше все были в своих внутренних комьюнити — родственники, родня, — у всех есть вопросы, чем ты занимаешься и как ты вообще. Сейчас стало единое пространство.

— А твои родственники знают, чем ты занимаешься?

— Нет. Я работаю в интернет-рекламе. Просто переход из офисной работы в стендап — это рискованная штука: никаких гарантированных выплат два раза в месяц и соцпакетов. И я не стал говорить. И как-то… затянулась (смеется) череда лжи. Я в офисе. Я в Челябинске где-нибудь перед концертом: «Да, в офисе, в офисе».

Это все для них очень тревожно, непонятно — творчество. Когда я еще в институте в КВН играл, для мамы это было… «Мам, мы самые крутые, мы выиграли Курскую лигу КВН». — «Э-э-э, тебя не отчисляют хоть?»

Мама — машинист насосных установок на металлургическом комбинате, а сейчас работает на мясокомбинате. Поэтому я просто говорю: «Мам, не волнуйся, у меня стабильная работа».

— В выступлениях ты рассказываешь, что твоя мама — очень мрачный человек. Ты в маму пошел?

— Ее mindset мне прям передался. Это в целом манера жизни людей в Курской области — более мрачное отношение к жизни. Мама с этим через юмор справляется. А некоторые никак не справляются — через алкоголь.

Иллюстрация: Нина Стадник для ТД

Однажды она мне рассказывала историю — подавала как забавный случай. Про своего знакомого — у него умер брат, он пытался подкатить к его вдове, та его отвергла, он расстроился и поехал в Москву на съезд ЛДПР. Там его семь часов не кормили, поэтому он расстроился и ушел, и ему выбили зубы. Она рассказывает это как small talk. А я думаю: господи, сколько ты на меня свалила сразу (смеется).

А папа пил. Пришел из армии, и оказалось, что не очень справляется со взрослой жизнью и с девяностыми. Начал при-пи-вать. Пытался вести бизнес, в 98-м он взял кредит в долларах, и, когда надо было отдавать его, случился дефолт, он стал сильно пить и уже не дожил до конца года.

Я старался максимально тихо сидеть в другой комнате перед теликом. Чтобы меня не задействовали никак в этом. Потому что иногда ему хотелось меня позвать, проверить, насколько я готов к армии, знаешь, вот это *** [идиотское]. Чтобы я отжимался хорошо или какие-то еще упражнения.

— Какие ты сейчас испытываешь к отцу эмоции?

— Досаду.

— А сейчас ты бы смог с ним общаться, если бы он был жив? Ты бы хотел?

— Он бы был каким-то другим человеком, наверное. Если бы был таким же, у нас были бы так себе отношения.

Момент, когда он уже не может тебя задавить. Это освобождение. Я думаю, я бы пользовался этим от души.

Ему стало плохо на каком-то застолье, а собутыльники, как правило, абсолютные мрази, с себя бы спихнуть ответственность. Они его принесли домой, оттуда его скорая увезла, он не доехал. Для мамы, как мне кажется, это было мощное переживание.

Сколько-то лет назад, двадцать три мне было, мы накидались с друзьями, и они привезли меня домой. Я просыпаюсь утром — а до этого я ни разу не палился ни с курением, ни с алкоголем — в одежде, понимаю, что меня принесли в ту же комнату [куда и отца]. И мама со мной не хочет разговаривать, молча ставит завтрак. Я с тех пор крепкий алкоголь не котирую. Стал сильно держать на контроле.

— Это чувство вины или страх быть таким же, как отец?

— И то и другое.

— Красные лужи, отец пил и умер, мама работает на заводе и любит мрачняк — как из этого мог получиться стендап-комик? Когда ты подумал, что ты смешной?

— Я не думал, что я смешной. Сейчас есть в эту сторону подвижки.

Я подолгу оставался один с трех до семи лет. Я просрал моменты социализации. Оказалось, что я могу завоевать расположение сверстников шутками только. Другие были какие-то активные, харизматичные, умели завести разговор, чего я до сих пор — в тридцать два года — не умею. У меня получалось только упорно слушать, а потом вкинуть шутку, и все: «О-о-о, это нормальный тип, давайте его возьмем в футбол играть». Видимо, я оттачивал и оттачивал этот навык, пока в школе мне не сказали: «Все, перестань, иди в КВН играй».

Мы с моим другом-одноклассником поступили на один факультет: он — на английский, я — на французский. Оказалось, что девочки собирали сборную иняза, чтобы участвовать в каком-то межфаке. Мы сильно волновались, что не пройдем, дня два писали шутки. Там была женская команда, человек двенадцать красивых девушек. Мы подготовились к прослушиванию, придумали много шуток — оказалось, что девочки ни одной не придумали. И стали только мы писать шутки.

Команда «Прима» вышла в Высшую лигу КВН в том году, когда я переехал в Курск. Юмор был социально одобряем в Курске. Это не какие-то дебилы в аудитории занимаются, а нормальная тема. Я на этом еще больше уверенности почувствовал. И с какого-то момента просто не рассматривал других вариантов в жизни.

В системе КВН много лиг, наша команда заняла второе место в своей лиге и поехала на Кубок чемпионов — короче, успешное выступление там давало бы выход в телик. Это очень конченая система, никому не надо. Я не поехал, но мы там хорошо выступили, и, по-моему, команда развалилась в момент, когда было принято решение, что мы едем в телик.

— Сейчас ты негативно относишься к КВН, почему?

— Очень неэффективное расходование своих сил. Если ты играешь в КВН, даже если ты центральный актер команды, у тебя за год минут пятнадцать сценического времени — если твоя команда выигрывает постоянно.

Ты очень медленно растешь. Занимаясь стендапом, ты получишь пятнадцать минут сценического времени — в худшем случае — за неделю в Москве. Лучше чаще выступать, чем дольше готовиться, а потом один раз выступить. Быстрее обратную связь получаешь — можешь жить в иллюзии, что это очень смешная шутка, неделю или год, а потом выходишь на сцену и понимаешь, что это говно собачье.

— Без КВН не было бы Comedy Club, а без него не было бы стендапа в России — или я не прав?

— Именно Comedy Club — передача — это «Аншлаг» такой для нового поколения. А продакшен вполне неплохой. А «Аншлаг» плох тем, что он даже не пытается быть творческим, это эксплуатация человеческого быта.

У меня, например, есть бит о том, что я симпатизирую Путину. Потом я это оправдываю десятью шутками, и вот этот момент эмоциональной горки американской — это прикольно. А юмор устоявшийся такого не предполагает, там просто: «Эх, мужики вот к любовнице поехали…»

— Но в какой-то момент ты наверняка и сам хотел участвовать в Comedy Club?

— В какой-то момент — да. Помню, придумывали, под какую музыку кто будет выходить на сцену. Я тогда панкуху слушал — под «Куклу колдуна» было бы идеально выходить, конечно.

— Стендап — это более авторский медиум, чем КВН?

— Да, конечно. Тебе надо не в коллективном бессознательном копаться — машины-футболисты, еще что-то, — а с собой побыть наедине, поискать, что в тебе не так.

— Такая форма терапии для неудачников?

— Почему это?

— Ну комик часто говорит о нелепом несоответствии себя и мира. Вот Усович шутит про то, как нелепо не хотеть учить английский язык. Тебе слово «неудачник» не нравится?

— Оно такое прибивающее к земле. Надо поискать более точное слово. Неудачник как будто описывает человека в общем: у него и карьера так себе, и с женщинами не очень. То же самое с тем, что комики депрессивные. Все разные. Есть и неудачники.

— Ты — неудачник?

— Я как будто в переходном состоянии. Кажется, жизнь налаживается.

— Не боишься, что, потеряв ощущение неудач, боль, потеряешь и юмор?

— Боюсь. Возможно, имеет место саботаж какой-то. Не делаешь все возможное для успеха, чтобы оттянуть его. Иногда я пытаюсь объяснить себе, почему я не вполне успешен: а вот, наверное, сам этого захотел. Есть комики, которые теряют эту боль, правда.

— Что было самое болезненное из того, что ты рассказывал со сцены?

— Вот я сейчас пытаюсь построить монолог про то, как отец изменил матери. Как я встал однажды и увидел чужую женщину у нас на кухне. Пока мама на работе была. А я ушел спать. Я на проверках рассказываю, пока только отдельные точки смеховые, веселого не получается.

— Ты говоришь, что сейчас в твоей жизни идеальный баланс воодушевления и отчаяния. Это как?

— Еще не преодолел свои страхи и загоны — смерть, да и в целом я не в состоянии быть счастливым. Я немножко дефективный, мне нужно себя заставлять.

Мы поехали в Австрию пару лет назад, я сел на холме с бокалом вина, думаю: «Ничего круче быть не может, поэтому, Денис, будь добр, кайфани сейчас». С физическим усилием заставил себя. Как будто какие-то тормоза в голове.

А сейчас я научился это перебарывать, не полностью отдаваться отчаянию.

Иллюстрация: Нина Стадник для ТД

Есть теория, что из-за того, что я много времени провел один в детстве, никто меня не научил правильно называть свои эмоции: плохо, грустно или хорошо — для меня это куча перетекающих из одного в другое переживаний, и я поэтому не вполне ощущаю, что со мной сейчас.

Я иногда как зомби хожу, сломан механизм, который сообщает, что тебе хорошо или плохо. В Сибири выступал и очень сильно простудился, потому что нас долго не пускали в самолет и я стоял на взлетной полосе. Стою в расстегнутой куртке и без шапки, как дебил. Очень нескоро откуда-то от тела до меня доходит сигнал: чувак, тебе очень холодно. А, да — застегнулся и надел шапку.

«Это те же люди, с которыми батя бухал»

— Есть ситуации, когда ты понимаешь, что смех или шутка становится чем-то негативным?

— Если шутишь про людей слабее тебя. Это называется punch up — бей выше, не тех, кому и так плохо. У Луи Си Кея была шутка про жертв шутинга, ее слили в интернет — ему предъявили за то, что он не хотел показывать публике. Парадокс в том, что она правда смешная, в фирменном стиле Луи Си Кея — смешнее, смешнее и очень смешно в конце. Но потом ты думаешь: это про людей, которые погибли или видели гибель других, и поэтому это плохая шутка.

— А ты не шутишь про что-то конкретное? У тебя есть ограничивающие критерии?

— Нет критериев, но я себя некомфортно чувствую в момент рассказывания. А, кажется, не очень в кайф такое говорить. Мне самому некомфортно, вот почему они не смеются.

— У тебя был конфликт с NixelPixel (феминисткой Никой Водвуд. — Прим. ТД) недавно как раз, кажется, из-за шутки, которую она сочла неприемлемой.

— Такая глупость. Мне кажется, это вообще никакого внимания не заслуживает. Был тред, что нашли юдофобию и антисемитизм в книгах про Гарри Поттера. Якобы гоблины — это евреи. О чем лично я никогда не задумывался. До меня это дошло в виде совсем уже истеричных мнений очень странных людей. «Надо сжечь книги про Гарри Поттера» — я прям реально такие видел. Я даже не помню, какую шутку придумал, — просто утрировал ситуацию.

NixelPixel пришла в реплаи и сказала, что я травлю евреек. Она имела в виду активистку, которая первая об этом заговорила. Я понятия не имел, кто это такая. «А, сладкий вкус напрыгов Дениса Чужого на евреев» — о Господи, какая формулировка. Я репостнул, потому что крутая формулировка: напры-ы-ы-гов. Завертелся конфликт, и я очень быстро потерял к нему интерес, такой: ну ладно. Ушел выступать, возвращаюсь — уже [комик Данила] Поперечный воюет за меня.

Клево, что люди дальше без меня смогли это поддерживать. Потом мы друг друга забанили. Потом она пришла ко мне в телеграм и написала, что, мол, слишком резко высказалась. Я написал: ну ладно.

— Это распространенный образ коммуникации в последние годы в интернете — кто-то иронизирует и шутит, других это задевает, и они высказывают порицание. Ты как к подобным конфликтам относишься в масштабе?

— Во-первых, есть люди с чувством юмора и без. Это абсолютно нормально — у меня есть такие друзья. Он юрист, что мне неинтересно, а я стендап-комик, что ему неинтересно. И мы эти две темы не трогаем. Плюс есть люди разные в плане взрослости. Когда ты подросток, тебе важно иметь врага: рэперы или металлисты, сексисты или прогрессивные. Чтобы понимать мир, тебе надо делить его на большие категории. Со временем это проходит. Или не проходит.

Я не вижу смысла сильно переживать. Если человека расстроила моя шутка, я готов извиниться, но понимаю, что он уже не придет на мой концерт, и сильно бороться я за него не буду. Если я не прав и человеку принципиально, я готов извиниться.

— Я так понимаю, ты тут на стороне иронии?

— Хочется верить, учитывая, что я стендапом занимаюсь столько-то лет.

Но есть другая крайность — когда для тебя ничего нет важного, такая форма цинизма. Это не плохо, но скучно, когда у тебя за душой совсем ничего нет, когда ты каждое слово готов высмеять. Есть комик Джимми Карр, который мне не нравится, потому что у него только шутки — и все, никакой идеи. После его концерта сидишь с пустой головой.

— Есть темы, которые ты воспринимаешь серьезно и не шутишь? Мог бы сейчас пошутить про Навального?

Я шутил недавно [про Навального] — это была часть концерта. Но сейчас я в его ситуации не вижу ничего смешного.

Когда смеются над [Марией] Захаровой (официальный представитель МИД России. — Прим. ТД), мне обидно и не смешно: палят запись, дожидаются, когда она странное лицо делает, делают скриншот и пишут: вот, она под кокаином. Она же дает намного больше поводов для приколов лучше.

— Ты делаешь на своем ютьюб-канале шоу «Класс народа», где высмеиваешь агрессивных людей из социальной сети «Одноклассники». Это временами смешно, а временами очень грустно и кринжово. «Одноклассники» — это реально какая-то совсем другая Россия, что-то инородное?

— Мне кажется, фейсбук — это инородное.

— Но шутишь ты над «Одноклассниками».

— Потому что я скорее хочу преодолеть вот это, чем фейсбук. В себе. Меня пугают эти люди: те же люди, с которыми батя бухал. Если я про них пошучу, они исчезнут. Если я их высмею, они потеряют свою силу и не заставят меня отжиматься. (Смеется.)

Сначала я ловлю [подобные] мысли в себе. Тикток появился, я такой: что за дебилы, что за херня? Оу, чувак, slow down, давай подумаем, может быть, это не так плохо, как ты считаешь. Внутри себя подмечать эти позывы превращения в деда легче.

А потом ты приезжаешь на родину к себе, родственники начинают подобное затирать — и тебе даже не хочется врываться в спор. Просто тянешься к компоту и пьешь долго.

— Люди из «Одноклассников» тебе не нравятся?

— Я не могу сказать это. Мне просто интересно, что они позволяют себе такое на поле интернета. Меня больше всего вскрывает, когда, например, женщина пишет, что Навального нужно посадить на бутылку — вау, что за человек — а там бабушка с внуками. Она ярость выплеснула в комментарий, а в жизни она остается приятной женщиной. Для нее это как будто не по-настоящему. Она просто нашла клапан и чуть-чуть спалила свой расизм и гомофобию.

— А почему рубрика про OK Live (видеосервис внутри «Одноклассников». — Прим. ТД) перестала выходить?

— Ее физически тяжело делать было — плохое настроение на следующий день. Это как Twitch, только вместо игр — алкоголь. Бухают, танцуют, есть душевные чуваки, которые играют на гитаре. А иногда видишь — пьянствуют, бегает ребенок, — к своим старым травмам возвращаюсь. Или люди сидят прям совсем немытые, грязные, при этом еще стримят.

— Ты не думаешь, что немного стыдно смеяться над такой убогой жизнью людей? Если посмотреть на тикток — там не меньше тупости, но уже от молодых. Да и некоторые комментарии на фейсбуке ничуть не хуже по уровню безумия, чем те, которые ты цитируешь в «Классе народа».

— Безумие с другой стороны мне не кажется — по крайней мере для меня — таким опасным. Хотя у меня был гуглдок — попытка собрать материал из комментариев в ВК и фейсбуке. Такое быдлячество, только в другую сторону: «Рашка», «свинособаки жрут блины с лопаты».

— Россия фейсбука и Россия «Одноклассников» где-то встречаются?

— На майские. Ездишь домой и встречаешься. При этом ты понимаешь, что у тебя других родственников не будет, придется этих любить.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!