Так происходит со многими еще недавно запретными темами, будь то секс, телесность, гендерные идентичности, «стыдные» диагнозы (физические и ментальные). Когда явление всплывает на поверхность, оно и множество его составных частей тут же начинают нуждаться в номинациях. Так должно произойти и с темой сексуализированного насилия. Чтобы бороться с ним, нужно увидеть все его разновидности. А чтобы их распознать, нужно их назвать.

Что это значит?

Вот у нас есть слово «изнасилование». Все его знают. Но знаем ли мы, что оно значит? Какой набор действий оно включает? Вроде бы это секс против воли с проникновением. Но проникновением куда? И чем? А оральный секс против воли — это изнасилование? А любые другие сексуальные действия и мучения, но без проникновения, — это тогда что? Даже с плохим воображением можно представить довольно много околосексуальных издевательств над человеком, кроме этого самого проникновения. Но все это — серая зона. Потому что для всего этого нет слов.

Как-то я писала текст про Аню, которая однажды пошла на массаж на курорте (ей тогда было 16), а массажист сначала начал трогать ее за грудь, потом за живот, потом полез рукой в ее трусы, потом трусы снял, она отбивалась, но он был в три раза крупнее ее, потом он на нее залез, засунул ей язык в рот и засунул бы и свой пенис в ее вагину, если бы из последних сил и ужаса она-таки не вывернулась из-под него и не выбежала голая из массажного кабинета.

Аня предсказуемо об этом никому не сказала и на массажиста не пожаловалась. Изнасилования же не было. До пениса в вагину не дошло. А значит — ничего не было. А раз ничего не было, не о чем и рассказывать. «Я бы рассказала, но что? Я даже назвать это не могла. Я и сейчас не знаю, как это назвать», — говорила мне Аня спустя годы после этого случая. И все эти годы она молчала, но травма от этого насилия никуда не исчезла. А будучи невысказанной, загналась так глубоко, что начала там гнить и отравлять собой всю Анину жизнь. И ребенок — а она была тогда еще ребенок — еще и винил себя, потому что «ничего же не было». Значит, и страдать, и помнить она не имела права.

Годы вытеснения, отрицания, кошмаров, физических болезней — вот что ждало Аню дальше. А еще депрессия, потеря всех друзей, одиночество, попытки самоубийства. Аня много читала про изнасилования и даже знала центры, которые помогают женщинам, пережившим изнасилование. Но не могла туда обратиться. Кто она такая, чтобы ныть и жаловаться, ведь его пенис не проник в ее вагину, а значит, ничего не было.

Потребовались еще годы, чтобы Аня дошла до психиатра и психотерапевта и наконец рассказала эту историю и начала пить антидепрессанты. «Если бы я знала, как это назвать и что это тоже неправильно, я бы сказала кому-нибудь. Но я таких слов не знала», — говорила мне Аня.

Нет слова — нет явления

После этого я слышала еще десятки подобных историй — от женщин и про женщин, у которых не было языка говорить обо всем, что не подходит под «классическое» изнасилование. Для начала себе самим, не то что другим. А раз даже в своей голове невозможно это назвать, значит — этого и нет. Нет слова — нет явления.

Иллюстрация: Вика Шибаева для ТД

Вся огромная серая зона насильственных вещей, которые происходят с женщинами разных возрастов повсеместно, до сих пор остается неназванной. Друг родителей попросил пятилетнюю девочку снять трусы и просто смотрел — что это? Отчим просил девятилетнюю дочь своей жены взять в руки «его» (снова — что именно?), а мы потом никому не скажем, — что это? А еще потрогать губами — это что? Школьный учитель музыки закрыл дверь и начал гладить рукой по груди десятиклассницу, посадив ее к себе на колено, — как это называется? Изнасилование? Да бог с вами, это не оно. Это так, ничего особенного.

А потом мы удивляемся, когда видим очередной флешмоб, который бередит раны десяток тысяч женщин, и они делятся историями о том, чего не было. Историями, которые они годами скрывали или даже искренне забыли и вытеснили их, потому что не существует слов, чтобы об этом говорить. Слов нет — а травмы, как назло, остаются.

Подумаем вместе

Постепенно что-то начинает меняться. Сейчас уже говорят «сексуализированное», а не «сексуальное» насилие, чтобы отделить насилие от секса, потому что секс — это про удовольствие, а насильственные действия — про боль. Но это пока только замена одного слова другим, и «сексуализированное насилие» — это один общий термин, призванный охватить все то, что не изнасилование. Все то, чего вроде как нет.

Еще появляются иностранные слова «харассмент» и «абьюз», но нет общего понимания того, что они значат. Вроде бы первое — это про домогательство в условиях любых отношений власти, а второе чаще и вовсе про психологическое насилие, но это неточно. Этих слов нет в словарях, и их не знают. В Институте русского языка имени Виноградова и слышать про них не хотят, ибо «тлетворное влияние Запада» и «разрушение традиционных ценностей».

Еще многие из тех, кто помогает женщинам в таких случаях, все больше пытаются уйти от слова «жертва», чтобы избежать клейма и стигмы, а склоняются к аналогу английского survivor — «пережившая». То есть человек, который пережил и живет дальше, но не сломлен или не навсегда сломлен. Но это тоже замена одного понятия другим. А не определение того, чего «нет».

Я не знаю, какие должны появиться слова и кто их должен придумать и внедрить. Но знаю и вижу: чтобы начать говорить об ужасных вещах и вытаскивать их со дна общественного сознания, где они уютно гниют и портят все вокруг, нужен соответствующий язык. Во-первых, для начала, чтобы сделать их видимыми. А потом уже, во-вторых, чтобы начать с ними бороться.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!