— Ты много рисуешь про созависимость и синдром спасателя. Это то, что происходило с тобой?

— Я четыре года встречалась с молодым человеком в период, когда были внутренние конфликты о моей ориентации. Он сидел на наркотиках. Сейчас понимаю, у него однозначно были психологические проблемы. У меня была идея, что я могу его спасти — еще немного подождать, и будет лучше. Но нет, это был токсичный человек, с которым ничего не вышло. 

— Это были абьюзивные отношения?

— Да, конечно, еще и созависимые. С обесцениванием и манипулятивными поведенческими паттернами. К концу я поняла, что мужчины меня не привлекают, каждый секс с мужчиной для меня был как изнасилование. Мне было неприятно и больно, я постоянно плакала после него, мне было противно, я долго отмывалась мочалками. Еще, потому что был дикий абьюз, в тех отношениях стала переедать и набрала вес до 57 килограммов — это для меня много. 

— Ты делала в интернете каминг-аут, было страшно?

— Я бы не сказала, что его делала. Я никогда не скрывала свою ориентацию в блоге, с самого начала поставила радугу. Не было конкретного дня, когда я что-то выложила и сказала: «Ребята, мне нравятся девушки».

— В России ЛГБТ-людям часто страшно даже говорить о своей ориентации.

— Именно об ориентации — мне не страшно. Для меня это привычно, у меня почти нет ни одной гетероподруги или друга. Для меня это настолько норма, что я забываюсь иногда — например, вчера я ехала с девушкой и поцеловала ее на эскалаторе, а она говорит: «Смотри, как на нас пялятся». Я подумала: «Блин, почему на нас пялятся?» А потом вспомнила, что в России же живем.

— Родители приняли?

— Сначала их это не устраивало. Они говорили, мол, как ты можешь быть с женщиной, это противоестественно. Но сейчас да, в норме, приняли.

— Расскажи о своем опыте РПП, как это проявлялось и когда началось?

— В детстве я мало ела, в меня запихивали еду и говорили есть больше. Заедание проблем началось именно в абьюзивных отношениях, я критически набрала вес. Могла впихнуть в себя полторы-две пиццы. 

Позже произошел сильный стресс, о котором не хочу говорить. Он был настолько жестким, что я не могла ничего есть и похудела на 12 килограммов, стала ужасно выглядеть. Минимальный вес был 43 килограмма, но в какой-то момент взял азарт и появилось желание быть еще худее. Я стояла у зеркала и постоянно проверяла, видны ли у меня ключицы или кости. Но в итоге я сделала, как обычно, — пустила все на самотек и пришла как-то в норму.

 

Да, это ужасно (смеется), никому не советую так делать. Не могу сказать, что было что-то конкретное, просто постепенно состояние становилось лучше, снижался уровень стресса и тревоги после расставания, потом начала восстанавливаться с психотерапевтом. Сейчас я на интуитивном питании и не так критична к своему телу, ем что хочу.

— В какой момент ты начала рисовать? 

— Я с детства рисовала, и это было всегда в моей жизни. Преподаватели ИЗО меня любили явно больше остальных, это был единственный предмет, который меня интересовал. Я училась в художественном колледже, а сейчас — в Строгановке на искусстве графики.

— Строгановка — академический вуз, такие учебные заведения, как правило, консервативны. У тебя много политических иллюстраций, тебе что-то говорят об этом в университете?

— Обычно с моих иллюстраций в университете смеются. Был преподаватель, который знал, что я феминистка с прогрессивными взглядами, он постоянно смеялся надо мной, говорил: «Ой, уходишь с пар рано, наверное, на митинг какой-нибудь!» Наверное, он не хотел меня обидеть, и меня не задевало. 

Ничего серьезного и угроз не было. Да, Строгановка — консервативный и академический вуз, мне недавно запретили рисовать едва виднеющуюся женскую сиську.

— Что тебе дают иллюстрации?

— Иллюстрации помогают справляться с проблемами и сублимировать их. Мне нравится чувствовать единение и поддержку, когда мои рисунки откликаются многим людям.

Мой нынешний стиль пришел после пяти лет психотерапии. Раньше работы были чернушные и забитые композиционно, в последние два года упростились и похожи на линеарный реализм с добавлением текста, потому что клубок в голове начал распутываться.

— Ты писала в блоге о панических атаках. Можешь рассказать об этом?

 

— У меня много подавленных эмоций, с которыми тяжело взаимодействовать. Когда ты много лет снежным комом их копишь, не отпускаешь, не рассказываешь и никак не взаимодействуешь, то уровень тревоги нарастает. Подавленные негативные эмоции гипертрофировались и превратились в панические атаки.

Со мной они уже семь лет. Во время панических атак я задыхаюсь, чувствую тревогу или мне кажется, что я умираю. Сейчас уже лучше, пробую техники заземления или привести себя в «здесь и сейчас», иногда помогает, но чаще стараюсь усадить и объяснить себе, что «Маша, все ок, ты не умираешь».

— Был самый интенсивный случай атаки, который можешь вспомнить?

— Да, был семь лет назад, мне было семнадцать, я жила с родителями. Я мылась в ванной, это произошло очень резко и интенсивно, волной накрыло ощущение нехватки воздуха. Потом — мокрые ладони, сердцебиение, ощущение кома в горле. Я выбежала голая в подъезд, казалось, что я умираю. Слава богу, голой в подъезде меня никто не увидел, через минуту меня отпустило, и я вернулась обратно в квартиру. В тот момент я не знала, что со мной происходит. Пыталась сбежать, как зверек.

— Ты упоминала, что в подростковом периоде употребляла наркотики.

— Да, я была той еще бунтаркой, готкой и все в этом духе. Любила Мэрилина Мэнсона — тогда мне нравилось, что он против религии, но сейчас новости о нем пугают. Я рисовала пентаграммы баллончиком и много курила гашиш, это длилось примерно с пятнадцати до семнадцати лет. Я не подсела на тяжелые наркотики, но людям с такой нестабильной психикой, как у меня, не стоит курить даже траву.

— Как выражается нестабильная психика?

— Я очень чувствительная. Могу заплакать от того, что в кино люди взяли друг друга за руки. Если увижу триггерный сюжет в фильме, могу испытать паническую атаку. Мне кажется, наркотики ухудшили мое состояние.

— Где ты находила гашиш в пятнадцать лет?

— Слушай, это никогда проблемой не было! Я уже училась в художественном колледже, среди художников и в компании людей, с которыми я тогда общалась, достать что-либо не было проблемой. Обычно, когда что-то употребляешь, находится окружение.

— О гашише: в какой момент ты поняла, что все, стоп?

— Когда я словила очень плохой приход и испытала очень жесткое ощущение смерти. Это был какой-то сорт гашиша, пропитанный чем-то химозным, мне стало очень плохо, и тогда я сказала себе: «Все, это последний раз».

— У тебя была депрессия?

— Диагностированной не было. Конечно, был селфхарм — я много лет себя сильно резала. Это началось в тринадцать лет. Сначала руки, но люди начали задавать вопросы, я поняла, что не хочу, чтобы они их задавали, и начала резать ноги.

— Это продолжается до сих пор? Как ты это преодолела?

— Сейчас нет. Я смогла это перебороть, потому что у меня улучшился навык выражения эмоций. Моя аутоагрессия происходила из-за того, что я злилась на человека и не могла выразить или сказать, что мне не нравится, и выражала агрессию на себя.

 

— Ты переносила свою эмоциональную боль в физическую?

— Да. И наказывала себя за то, что я больная и не могу выражать эмоции. Сейчас этого нет.

— Ты писала, что в детстве столкнулась с домашним насилием и много лет была убеждена, что это нормально. Близкие, школа, соседи и полиция делали вид, что все хорошо, в твоих работах много про холодных, манипулирующих и обесценивающих родителей. Расскажи про семью, детство и родителей.

— Я жила с мамой, бабушкой и дедом. У меня гиперопекающая семья. Ты сказала, что они холодные, но нет, они гиперопекающие, и холод — обратная сторона медали, так как такая гиперопека происходит не от реального желания заботиться. В здоровой коммуникации учитывают потребности и желания другого, а когда токсичная забота — люди прежде всего думают о себе.

Мне жилось с этим сложновато. У нас не было личных границ в семье, ко мне в комнату, в ванную, где не было шторки, когда я мылась, врывались без стука. С четырнадцати лет я мечтала о пространстве, где никто бы ко мне не заходил без согласия. 

Еще нарушались телесные границы, когда мама видела и слышала, что я не хочу идти на тактильный контакт, но все равно пыталась меня обнимать. 

Если с этим еще можно жить, то сложнее всего было с дедом. Он был безумно умным, талантливым человеком, он просто гений, работал на «Байконуре», строил ракеты и тусил с Гагариным — был бы просто супер, если бы не бухал. Когда пил, превращался в демона. Из того, кто помогал мне с математикой, он превращался в чудовище, которое постоянно бегало за мной, бабушкой и мамой с топором. Эпизоды, как он рвет на себе одежду, кричит: «Я вас всех убью» — или выламывает ломом дверь, случались с самого рождения до моих десяти лет, пока он не умер. Весь период становления меня как подростка это происходило. Об этом знал весь дом, двор, и мы неоднократно вызывали полицию, но никто не реагировал. Полицейские приходили, спрашивали: «Не будешь больше пить?» Он говорил, что не будет, и они уходили.

— Недавно в сториз ты сообщила, что до конца не простила отца. Можешь рассказать?

— На отца у меня обида до сих пор. У него была прекрасная финансовая возможность и жилплощадь забрать меня оттуда. Он знал, что происходит, но его это не интересовало. После психотерапии я была зла и предъявляла ему, почему он не пытался что-то сделать. Он говорил, что не знал и не думал, что все так плохо. Простить я не смогла, и сейчас мы полностью прекратили общение. Плюс он безумно инфантильный и не умеет признавать свои ошибки. Когда ты говоришь ему в экологичной форме, что тебе не нравилось, он отвечаешь: «Этого не было, ты не так поняла». И ни разу не принял, что я ему говорила. С ним тяжело взаимодействовать.

— В твоей жизни было много негатива со стороны родителей?

— Думаю, это было неосознанно и они не пытались меня унизить, просто не умеют по-другому выражать свои чувства. Можно сказать: «Я тревожусь за тебя», а можно: «У меня больное сердце, и, если ты сейчас пойдешь гулять, у меня случится инсульт». А такое было часто. «У меня больное сердце, высокое давление, куда ты уходишь, оставайся дома, я пирожки твои любимые приготовила». Могли говорить, что я страшная, больная, хреново выгляжу, никому такая не нужна или: «Что у тебя за панические атаки, напридумывала себе. Мне стыдно с тобой идти, ты одета как фрик».

— Расскажи про фидбэк, который ты получаешь. Много ли хейта?

— Самым токсичным для меня был твиттер, я много писала о феминизме — это триггерная тема, много мужчин писали странные вещи типа: «Феминизм не нужен, а мужчин тоже ущемляют». 

Если выставляешь фото с волосатой подмышкой, то обязательно писали: «Страшная фемка. Убейте. Умри». Это надоело, и я забросила твиттер. В инсте вообще не получаю хейт в свой адрес, один раз написали что-то типа: «Нытик», «Поколение неженок». Понимаю, что такое пишут несознательные люди, поэтому это не обижает.

В основном люди поддерживают, делятся своими историями. Как художница негативный фидбэк не получала.

 

— Тебя задевало, что писали люди в интернете?

— Меня это бесило и раздражало! Я вижу, что ты тупой, так не пиши мне, я не хочу с этим взаимодействовать! Для меня феминизм и ЛГБТ — норма жизни, и у меня вызывают недоумение люди, которые это не понимают и живут в другой плоскости. Как?

— Как ты реализовываешь себя в качестве иллюстратора?

— Я рисовала без умысла, что стану популярной, и вела до блога много лет твиттер, куда выкладывала иллюстрации. Начали прибавляться подписчики, писали люди с предложениями, СМИ просили проиллюстрировать статью. Сама я не искала себе работодателей. Начала активно зарабатывать в последние два года, тогда и создала блог. Сейчас рисую для СМИ, провожу штуки по арт-терапии и делаю коммерческие заказы.

— После всего пережитого как ты справляешься? 

— Я счастлива в экологичных отношениях, рада, что начала процесс сепарации от родителей. Жизнь после произошедшего есть и существует, но порой нужно приложить усилия. Если становится плохо, даю себе время отдохнуть, могу весь день пролежать и стараюсь себя не винить. 

Еще психотерапия. Она сделала меня сознательной, рефлексирующей, способной замечать и анализировать, мое ли это мнение или внушенное социумом. Терапия расшевелила мне мозг, короче. Считаю, что она необходима всем, чтобы быть более сознательными.

— Не испытываешь тревоги?

— Тревога есть, и после ковида она активизировалась. Плюс вся эта истерия с вакцинацией и третьей волной. Но сейчас мне получше.

Я на пути исправления от тревожного типа привязанности к надежному. Тревожный тип — это когда тебе человек полдня не отвечает и ты думаешь, что он тебя разлюбил. Для комфортной жизни в идеале перейти к надежному, чтобы понимать: вы со своим партнером — два независимых человека и, если тебе не отвечают, это потому, что заняты, а не потому, что разлюбили.

— Как творчество помогает пережить боль?

— Когда есть негативные эмоции, я, как дядя Фрейд завещал, беру лист, иду рисовать и стараюсь максимально эмоционально вложиться. Часть переживаний уходит, я сублимирую эмоции на лист и так избавляюсь от негатива.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!