— С чего все началось? Как вы стали заниматься проблемой педофилии?

— В четырнадцать я ходила на занятия по гитаре. В какой-то момент двадцатидвухлетний учитель Максим нас выгнал, потому что мы «несерьезно относимся к музыке», набрал вместо маленьких мальчиков и девочек лет девяти. Позже окажется, что он приставал к мальчикам, с четырьмя у него был секс. Одним он объяснял, что это любовь, другим говорил, что сделает из них рок-звезд. Я зафиксировала все доказательства — была даже видеозапись [от одного из парней], на которой Максим до него домогается и снимает с него трусы. Следственный комитет вначале приобщил видео, потом оно резко пропало. 

Я пошла на юрфак, так как было интересно разобраться. На юрфаке говорили: «Ну че ты пишешь про педофилов? Про них же ничего не известно, напиши лучше про убийства». Я отвечала, что у меня есть история и я хочу разобраться, кто виноват. Я была обескуражена, все говорили: «Молчи, ну это же нормально». Говорили, что это стукачество, что я лезу в чужую личную жизнь. А я не понимала, какая личная жизнь, когда двадцатидвухлетний мужик трахает девятилетнего мальчика? Была комсомольская вера в справедливость, государство и хороших родителей.

Чтобы посадить Максима, пришлось дойти до Путина. На встрече я обозначила проблему, расследование возобновили всего на полгода и умяли. В итоге Максима посадили на тринадцать лет строгого режима, но на семь лет позже и за похищение одиннадцатилетнего мальчика, которого он голым фотографировал у себя в квартире. Более того, он выходил на связь из колонии, это же Россиюшка! Зарегался в ВК, на аватарке — фото в тюремной робе, и писал сообщения. Мы звонили во ФСИН и орали.

— Вы были трижды на встречах с президентом. Как на них попадали?

— С пятнадцати лет я состояла в околокремлевском общественном движении «Наши». Ушла в 2011-м, когда начала заниматься вопросами педофилии, но связь с ними не теряла. У них был прямой выход на Кремль, они увидели, как я бьюсь, и решили помочь, приглашали как общественницу. С их помощью я попала на две встречи с Путиным и на одну с Медведевым.

— На них сложно попасть?

— Ой, да ничего там сложного нет. Мне позвонила бывшая руководительница, сказала: «Читаю твой блог, у тебя там трындец, надо все менять, хочешь с президентом встретиться?» Я ответила, что хочу. Она сказала приезжать на следующий день в Москву.

На двух встречах с Путиным не было согласования. Была большая толпа, он не любит, когда есть модератор. Мне повезло: то, что меня пригласили, не означает, что мне дали бы слово.

С Медведевым было три кордона согласований. Трижды таскали в администрацию президента к разным людям, они были выше и выше, а нас оставалось меньше и меньше. В администрации говорили: «А вы не могли бы ваш вопрос поправить? Вот это убрать и это?» От вопроса ничего не оставалось — и другие ребята не попадали, а я уперлась. 

Мне сказали: «Не могли бы критику в адрес МВД смягчить?» Я возмущалась, топала ногами и говорила, что мой вопрос будет звучать либо так, либо никак. В итоге попала на встречу, где было всего двадцать человек, и мне гарантированно дали микрофон. Тех, кто пускал слюни, сразу отсекли, это было удивительно, я думала, меня сразу пошлют.

«До сих пор рассказывают, что я блатная»

— Как вы решили открыть НКО?

— После встречи с Медведевым [он мне пообещал открыть такое НКО]. Ждали полгода и поняли: раз администрация президента на нас не выходит, значит, они эту тему замылили. Тогда я была общественной помощницей Павла Астахова, он сказал: «Значит, давай делать сами!» И дал контакт юриста, который помог зарегистрировать юрлицо. 

— Это сложно?

— Да. И без денег практически невозможно. Не в смысле что взятки кому-то давать, а в смысле что устав должен составить профессионал, причем его дважды переписывали. Беготня по «минюстам», налоговым, регистрационным службам отнимает много времени, нервов и сил. Весь процесс длился три месяца, но сейчас это сложнее. В отношении НКО ужесточили все, что только можно.

— Что вы имеете в виду?

— Некоторые структуры, ответственные за взаимодействие госсектора и НКО, зачастую стали воспринимать нас — не лично мой проект — как негативный элемент системы, так как мы громко заявляем о проблемах, которые не может решить государство. Хотя это наш профиль: во всем мире приходят к тому, что НКО — неотъемлемый элемент устойчивого социального развития государства. Только в партнерстве с госструктурами мы можем качественно делать свою работу. 

— Как вы стали общественной помощницей Астахова?

— У меня был популярный блог в топе ЖЖ в те времена, где я писала про педофилию. Он сам мне позвонил и сказал: «Ань, привет. У тебя проект клевый, так классно пишешь, давай я буду помогать тебе, а ты мне, будешь моей общественной помощницей». Я не получала за это никаких денег, это была коллаборация, он помогал мне, девочке из Воронежа, решать в Москве вопросы федерального уровня. Воронежские СМИ порвало после этой новости, мне писали, что я с ним сплю и всякое такое.

— Было неприятно это читать?

— Очень неприятно и болезненно. До сих пор мне рассказывают, что я блатная, поэтому к президенту и Астахову попала. 

— А что с ним сейчас? Что думаете про нынешнего омбудсмена Анну Кузнецову?

— Не знаю. Он много лет не занимает должность уполномоченного по правам ребенка. Мы не общаемся. Про Кузнецову ничего не думаю.

— Ваш проект единственный в России, оказывающий помощь в случае педофилии?

— Федерального масштаба, с бесплатно принимающей звонки по всей стране горячей линией и психологами, — единственный. 

— Проект финансируется с помощью госгрантов?

— Нет, мы финансировались несколько лет с помощью грантов, а госгранты нам не дают с 2018 года, после того как сменилось руководство. В прошлом году я в отчаянии обратилась к лидеру партии «Справедливая Россия» Сергею Миронову — и он нам от себя выделил небольшой грантик, буквально на полгода, до сентября 2021-го. Как мы будем дальше — непонятно. Сейчас наше финансирование, как и у многих НКО, — донаты. Гайки крутят во все стороны, но мы работаем в абсолютно легальном поле, официально и с отчетами.

Иллюстрация: Алена Змиенко для ТД

«Порой дети сами готовы уйти, но некуда»

— Какие шаги нужны от государства в борьбе с педофилией? 

— Обобщенно — наши законодатели любят махать шашкой: ребенка убили, в фейсбуке рыдают. И начинаются выкрики от депутатов: «Давайте вернем смертную казнь! Сажать их на кол и пожизненное!» Но это так не работает. Должна быть система профилактики, в школе — уроки про личные, сексуальные, телесные границы; работа с информированием и просвещением; бесплатные государственные реабилитационные центры по всей стране для детей, пострадавших от любых форм насилия; должны быть круглосуточные горячие линии.

— Педофилия — это биологическое или психологическое? Она излечима?

— Точнее ответят врачи. Неизлечима, и биологии нет никакой, педофилами не рождаются. (Это мнение Анны. Есть исследования, доказывающие генетическую предрасположенность педофилии. — Прим. ТД.) Они выбирают детей того возраста, на котором у них случилась задержка в психосексуальном развитии. Еще это про стечение обстоятельств и ряд полученных психотравм. Есть исследование, в котором говорится, что, если мальчик, которого соблазнял педофил, не получил должной психологической помощи, он сам может стать педофилом и совратить в три раза больше детей. (Подтверждения этим словам не нашлось, Анна сказала, что читала об этом семь лет назад в источнике на английском языке. — Прим. ТД.)

— Педофилы — жертвы насилия?

— Не всегда. Есть виды педофилии, их много, одна из них регрессивная, когда влечение появляется в сорок-пятьдесят, а до этого человек о нем не подозревал. Педофилы могут иметь семью и детей, их около процента населения в мире — это много, среди звезд и политиков часто случается.

— В чем главные проблемы с педофилией?

— В социальных табу, виктимблейминге. Иногда под постами пишут: «А во что она была одета? Она точно не пьяная была?» Какая вам разница, если ее изнасиловали! В равнодушии общества, несовершенстве законов.

В год один педофил может совратить до нескольких десятков детей. Если бы дети не молчали, родители поддерживали, а Следственный комитет работал лучше, пересажали бы точно больше педофилов. По статистике, насильственного секса меньше процента, остальное — когда дети якобы добровольно соглашаются и не сопротивляются из-за шантажа, угроз, промывания мозгов. Больше половины случаев происходит внутри семьи, в девяти ситуациях из десяти потерпевший знает педофила. 

70 процентов наших обращений от детей, которые пытались поговорить с родителями, а они им отвечали: «Я тебе не верю», «Меня насиловали — и ты терпи», «А на что мы жить будем? Куда пойдем?» — и перекладывали ответственность на ребенка. Очень часто матери сами начинают ревновать, типа «Ты соблазнила моего мужика, чего в такой обтягивающей ночнушке ходишь?»

Это бесит больше педофилов. С ними все понятно: они преступники и больные люди, но когда мать говорит «сама виновата», ребенок остается один и не может получить поддержку от самого родного человека на планете. Тут, честно говоря, мне хочется взяться за ружье и поговорить о смертной казни. Порой дети сами готовы уйти, но некуда, и они могут [покончить с собой].

— Что делать c людьми, больными педофилией? Много споров было о химической кастрации. Как вы считаете, приемлема ли она?

— Повышать раскрываемость преступлений, добиваться неотвратимости наказания, по некоторым статьям увеличивать сроки лишения свободы вплоть до пожизненного. По освобождении — жесткий контроль со стороны государства. Химическая кастрация неэффективна. Устранение физической возможности совершить преступление никоим образом не решает психологическую проблему. 

— В вашей жизни была педофилия?

— Не было. Только если я лет в семь какого-то онаниста увидела, ну это каждая девочка видела, никакого впечатления не произвело.

— Затрагивая тему возраста согласия. Если половозрелый человек в четырнадцать лет психологически готов и дает согласие на секс, но юридический возраст согласия — шестнадцать лет, секс с ним — педофилия?

— Это нарушение закона. О психологической готовности можно поспорить. Классическая педофилия — половое влечение к ребенку, не достигшему пубертатного периода. 

«Если ходить и бояться, ничего не поменяется»

— Как относитесь к проекту «Оккупай-педофиляй» и неонацисту Тесаку?

— Отвратительно. Тесак никогда не боролся с педофилией, он изначально нацик, который сделал себе имя на избиении людей другой национальности. Он с детства был психопатом с невероятной потребностью в насилии — он [наоборот] вовлекал детей в педофилию, заставляя подростков переписываться с педофилами на сексуальные темы, что попадает под статью «Развратные действия».

В созданном им «Оккупай-педофиляй» не было даже частички помощи — чистая коммерция, на которой он зарабатывал на ютьюбе и пиарился. Была куча уголовных дел и подтвержденных фактов на Тесака и членов его региональных отделений, что они выманивали простых мужиков под другим предлогом, снимали видео и запугивали: [или] пятьдесят тысяч через час, или выложим в интернет. 

Ни один его ролик не помог посадить педофила — он только мешал правоохранительным органам. И то, что педофила в углу жмут пять здоровых мужиков, не остановит его от совращения детей, скорее наоборот: он захочет отыграться на ребенке.

Бешусь, что нас с ним постоянно сравнивают! Это абсолютно отвратительный [****], маньяк и зло, он, возможно, был причастен к убийствам на национальной почве — и лично мне угрожал, что меня изнасилует в извращенной форме, писал, что я тварь, падла, сука и так далее.

— А из «Мужского государства» вам угрожали?

— Ой, да постоянно! Они нам каждый день пишут. (Смеется.) Мы на них уже почти не обращаем внимания, просто ежедневно баним, они никогда к действиям не переходят. Да у меня вообще куча хейтеров: и «Мужское государство», и «инцелы», и сами педофилы — кого только нет! В 2015 году я два с половиной месяца провела под госзащитой из-за угроз.

— Это история, когда вам угрожала банда педофилов, расскажете ее?

— Ой, они такие наивные были! Один из них постоянно слал расчлененку, звонил на горячую линию, прямо угрожал убить. А его товарищи обсуждали, что бы они сделали. «Убьем Анну Левченко?» — «Да, давайте». (Смеется.) Мы в их чат педофильский попали на второй день. 

Сначала я, как дура, пошла писать заявление в свое ОВД в районе Ростокино. С меня посмеялись, вызвал участковый, взял остро наточенный карандаш и говорит: «Если я тебе сейчас глаз выколю (он сидел напротив меня), это будет угроза, а то, что тебе в интернете пишут, — ни хера не угроза». Только после обращения к Астахову, который позвонил Колокольцеву, министру МВД, возбудили уголовное дело и дали госзащиту. Два с половиной месяца я ходила с охраной вооруженного СОБРа — это была жесть. Я с ними приехала на интервью в «Комсомольскую правду» — там народ просто в обморок попадал.

Нельзя было выходить в магазин за хлебом, а чтобы выйти, нужно звонить им за сутки, чтобы они меня сопроводили. Прямо предупреждают, что твой телефон прослушивается. Ты никуда не можешь деться, не можешь общаться с друзьями, подходить к окну, шторы должны быть постоянно задернуты, прийти в гости никто не может, курьеры тоже. Разрешают контакт с двумя людьми, которых ты обозначаешь заранее, они должны дать согласие, их еще фотографируют в фас и в профиль, чтобы в гости прийти пару-тройку раз.

Госзащита закончилась, когда предводителя-шизофреника из Казани задержали, с остальными ничего не было. Его поместили в психбольницу, где он пробыл два года, и его отпустили. Год назад я узнала, что он продолжает заниматься интернет-терроризмом.

— У вас много врагов, есть даже те, кто вышел на свободу. Вам не страшно?

— Уже нет. Я решила не париться: если об этом постоянно думать — можно сойти с ума. Если я выбрала этот путь, практически всю жизнь посвятила борьбе с педофилией, что я буду — ходить и бояться? Если ходить и бояться, ничего не поменяется, а можно не испугаться и идти сразу к Путину. 

Иллюстрация: Алена Змиенко для ТД

«Ривина вела себя как политик, а наша цель — помощь конкретным людям»

— Как прошло ваше детство?

— В принципе хорошо. У меня были мама и бабушка, с папой мама развелась, когда мне было пять, но он присутствовал в моей жизни. Жили небогато, но не хуже всех. Когда мне было пятнадцать и я участвовала в движении «Наши», ездила в Москву на собрания, они мне не препятствовали. Бабушка даже могла дать 500 рублей на дорогу.

— Вы сталкивались когда-нибудь с домашним насилием?

— Нет, я и замужем никогда не была, не знаю, что там и как, моя личная жизнь до такого никогда не доводила. (Смеется.) Если видела, что парень может себя неадекватно вести, я останавливала отношения. Я с детства умела за себя постоять, мне нельзя сказать, что я какая-то не такая, я не просто встану и уйду, я «втащу» перед этим. 

Знаю много людей, которые на это неспособны. Конечно, проблема домашнего насилия очень актуальна, я поддерживаю Оксану Пушкину и феминисток, что нужен закон [о домашнем насилии]. C педофилией это связано — в основном все мамаши, которые защищают педофилов, жертвы домашнего насилия: он вначале сломал ее, а потом ребенка. Никто не мечтает выйти замуж, родить ребенка и чтобы любимый насиловал его. Это изначально сломанная психика. Много раз слышала от таких женщин компенсацию за их насилие, из серии «Я страдала, а она не будет?»

— Почему «Насилию.нет»Некоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента  , которые занимаются в целом вопросом насилия, — инагенты, а вас никто не преследует? Это связано с вашим знакомством с Астаховым?

— Я сама офигела, когда узнала, что их признали инагентами. Думаю, если была бы такая возможность, нас бы давно кем угодно признали. Но нам невозможно отправить деньги из-за границы, так как мы понимаем, что это риск. 

Я так поняла, им поступали переводы из-за рубежа — и поэтому их решили свернуть. Мое личное предположение: Ривина вела себя как политик — и кто-то увидел в ней угрозу. Ривина активно топила за закон о домашнем насилии, а против него стояли очень серьезные силы.

Еще Ривина сама говорит, что их проект более политический, она больше думает о глобальном, чем о проблемах конкретных женщин. Мы проект абсолютно не политический, не занимаем никаких позиций, и мы будем сотрудничать со всеми, кто предложит помощь и неравнодушен к теме насилия. Наша основная цель — помощь конкретным людям. 

Понятно, что в органах госвласти у нас есть враги, но есть и те, кто нас поддерживает. Пока соблюдается некий баланс, у нас относительно все в порядке… Хотя как в порядке. Денег государство нам не дает, нам активно пытались мешать, против нас были заказные кампании, куча блогеров рассказывала, что я мошенница.

— Это было со стороны государства?

— Со стороны чиновников, это не государство как таковое, а конкретный враг. С государством я готова всячески сотрудничать, в нашей ситуации и в вопросах уголовного преследования никак не получится иначе. Мы не можем сами выявлять и сажать педофилов.

В государстве есть неравнодушные силовики: и в Следственном комитете, и в отделе К МВД, и в ФСБ — везде. Общими силами что-то выходит, но везде по-разному. Вопрос в людях, а не в названии структуры и количестве звезд на погонах. Некоторые помогают, и очень сильно. Большинство равнодушны. 

— А как вы работаете с органами опеки?

— Никак, мы с ними практически не пересекаемся по работе, потому что наши задачи лежат в разных плоскостях. Мы все-таки в уголовно-правовом поле работаем. Это вопросы Следственного комитета и полиции, а не опеки.

— Вы ощущали синдром спасателя?

— Нет! Мы много раз обжигались, это больная тема и распространенная. Мы не берем на работу или волонтерство людей, приходящих «героически геройствовать». У нас только профессиональная помощь, в эмоции стараемся не погружаться. Мы решили: лучше у нас будет шесть адекватных работников, чем двадцать, которые «накосорезят».

Я знаю общественников, которые строят из себя святых и несутся в сторону «сейчас добро победит зло». А я считаю, что соцработники — те же люди, с недостатками, своими увлечениями, которые имеют право комфортно жить и хорошо зарабатывать.

Если наш сотрудник говорит, что он хочет отдохнуть, — мы не против. Когда человек работает в нестабильной психологически обстановке и устает, он не сможет никому помочь. При оказании профессиональной помощи в какой-то момент ты или твой психолог должен сказать: «Ты не в порядке, тебя несет, сейчас закрой все чаты, отдохни сутки и не делай ничего». Мне так говорили, и я говорю своим сотрудникам, это нормально.

— Что для вас стало бы признанием?

— У меня есть мечта: чтобы у меня не было работы, чтобы государство выстроило систему помощи жертвам сексуального насилия и людям не пришлось обращаться в какие-то социальные организации, просить помощи у СМИ. Во время встречи с Медведевым именно это я и предлагала.

---

От Анны: сайт проекта

Горячая линия по противодействию сексуальному насилию над детьми — 8 (800) 250-9896. Круглосуточно, бесплатно по РФ.

Бесплатная книга про то, как вычислить педофила и защитить ребенка в интернете.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!