— Ты уже бабушка?

Этот вопрос моей матери задают постоянно. «Да», — отвечает мама. У ее мужа двое внуков, которые ходят к ним каждый день, активно с ними общаются и мою мать называют «ба». Но, например, матери моего одноклассника Лешки П. ответа «да» недостаточно. Она прекрасно осведомлена, что «своих» внуков у моей мамы нет, поэтому радостно стремится на амбразуру: «Ну-у-у нет, это же не твои! Это совсем другое!»

Бывших моих одноклассников интересует то же самое, только формулировка вопроса с ехидной меняется на деловую: «Сколько у Сабины детей?» (И микрофон подносят поближе к моей матери.)

Примерно как при продразверстке: если, например, больше восьми душ, корову можно не отбирать.

Я жалею, что, перед тем как мне идти учиться в школу, никто не предупредил, что дальше будет соревнование, у кого сколько детей. Я бы дурью не маялась, школу пропустила и сразу в универ: там никогда не спросят, сколько детей. Их интересует принципиально иное:

— Замужем?

Кажется, вопрос: «Сколько у Сабины (подставьте имя любой другой женщины) детей?» — превосходит в цитируемости главные вопросы русской жизни. Теперь они звучат так: «Кто виноват, что у Сабины (подставьте имя любой другой женщины) ноль детей, и что делать?»

Ясно что — ложиться и помирать. Потому что в нашем обществе прочно укоренилось убеждение, что без детей женщина не вполне женщина. Не успешная, не состоявшаяся, не самодостаточная. 

Даже если мы совершим первый короткий полет на Марс, или номинируемся на классную профессиональную премию, или — кому что — в сорок выглядим на двадцать пять безо всяких инъекций, бывшие одноклассницы, встретив нашу мать на улице, спросят не поздоровавшись, сколько у нас детей. И, приготовив уже калькулятор и услышав ответ, будут нами сильно разочарованы.

Главного-то, главного мы не сделали. Почему? Смотрит грозно красноармеец с плаката, и у красноармейца лицо Лешкиной матери.

Вслух я отправляю его в далекое путешествие, а про себя вспоминаю прошлое. Мне десять лет, стоит сентябрь, спокойный и солнечный. Я возвращаюсь с уроков в наш новый дом. Раньше мы жили на Южном Кавказе, но оттуда пришлось, мягко говоря, уехать. Родители успели продать квартиру, и папа не придумал ничего лучше, чем поселиться в станице — большой кубанской деревне. Завести огород и хозяйство. 

Говорят, у людей бывает три периода в жизни: ты сажаешь картошку; ты не сажаешь картошку; ты сажаешь картошку. Я исключение. Я не планирую сажать картошку и вообще с ней что-то делать больше никогда — по своей воле. Тогда все лето мы все вместе приводили в порядок купленный родителями дом, двор и огород, поросшие жестоким бурьяном, а куры мне до сих пор снятся в кошмарах. 

Я пошла в пятый класс в станичную школу — все еще ее не перевариваю, — ненавидя свою новую жизнь. В один из первых дней сентября на свой день рождения я возвращалась домой с уроков с новой «подружкой», которая сама ко мне прицепилась. Дома все было в идеальном порядке, пахло свежей краской и пирогом из духовки, который мама испекла для меня. В вазе стояли астры, которые она посадила и вырастила ко дню моего рождения. Меня охватило смятение: захотелось заплакать от стыда за свою неблагодарность, от любви к маме с папой, от счастья в такой светлый осенний день и одновременно от ненависти к новой школе, новым одноклассникам и жизни в деревне.

Сейчас я понимаю причину тогдашнего смятения: осознание, что иметь детей и быть родителем — невероятно противоречивая вещь. Не размножаться, а именно быть родителем.

Есть мороженое, валяясь на траве в парке, ехать на велосипеде куда глаза глядят, махнуть следующим летом в Исландию, проспать двадцать четыре часа после долгого пути домой и двух пересадок в аэропортах, играть с чужими детьми, в сотый раз смотреть с ними «Свинку Пеппу», вместе наедаясь черешней, — все это естественнее. Куча всего естественнее, чем рожать человека, воспитывать его, растить, быть рядом двадцать четыре на семь, забывая о собственных потребностях. Будет ли он благодарен? И важно ли это? Черт его знает.

Пару раз в год я приезжаю в гости к маме (папа умер, когда мне было четырнадцать, мама вышла замуж вновь спустя семь или восемь лет), которая живет с мужем в большом доме и не представляет жизни в другом месте. Иногда ездят за границу отдыхать. Но в целом живут станичной жизнью с ее прелестями и предрассудками, главный из которых — старый добрый сексизм, цветущий не хуже бурьяна. Мальчиков здесь воспитывают как пуп земли и свет в окошке, а девочек — в качестве прислужниц: принеси, подай, свари дяде кофе. Мама всячески борется с такими нравами, пытаясь дать образование внучке, но «другие бабушка и дедушка» категорически против просвещения и готовят девочку замуж лет эдак с пяти — сейчас ей почти девять, и ее ругают за каждую ерунду. А мальчику можно все, и сходит с рук даже «мелкое» воровство: стянул у бабушки из кошелька пятьсот рублей, потратил на чипсы и свалил все на двоюродного брата постарше — а-ха-ха, ну разве не мило? 

Мать этих детей родила старшего, когда ей было девятнадцать. Она торопилась, чтобы успеть до двадцати пяти. Что потом: проклятие и ад? Или сознательное родительство, когда его хочется тебе, а не бабкам-родственницам? Этими вопросами местные девушки не задаются. Тем более материнский капитал на руки! Подарок от государства, которому надо всего-то родить. Но случаев, когда мотивация родить — комплексы родителей и галочки в списке «успеть до», по моим прикидкам, примерно девять из десяти.

Иллюстрация: Рита Черепанова для ТД

Я ни разу в жизни не встречала идеальную семью с детьми (без детей — да). Такую — до прекрасного неправильную, в которой все счастливо, шумно, спонтанно, вкусно, весело, иногда грустно и почти всегда хорошо всю жизнь, без тягостных сбоев, измен, глупых шуток в соцсетях и наяву, комплексов, давления, губительного влияния людей и обстоятельств. Ни-ког-да. Одна пара, похожая на классную, разошлась, и он теперь чудесным образом с другой, любовь-морковь; как она — не знаю. Вторая пара завела ребенка, и моей подруге очень тяжело, это сильно чувствуется. В паре начинаются взаимные обвинения, и это уже другие люди, хотя их ребенок совершенно чудесный. Еще одна подруга завела ребенка тихонько — жила с мужчиной и перестала предохраняться. Сказала ему, сделав положительный тест: «Не хочешь — уходи, для меня ребенок главное». Он остался. Ребенок растет сверхэгоцентричным засранцем. Это вижу я, она этого не видит.

Сидит напротив меня за коктейлем, довольная, потому что отправила обоих по родственникам на две недели, и роняет среди прочего фразу: «Ну вот станешь мамой…»

— Эм… Кажется, я что-то пропустила?

— Ну, когда-нибудь. Я не верю, что можно добровольно отказываться от такого счастья.

Как там пелось? «Мне говорят: смотри, счастье, а я смотрю туда и вижу тюрьму». Я пишу этот текст, вернувшись из спортзала, сварив себе кофе и глядя в открытое окно на летнее небо. Тишина, никто не мешает. Никто ничего не требует. Я никому не должна отчитываться, что мне делать сейчас, потом, вечером пятницы, утром воскресенья, куда идти, с кем общаться, куда ехать, сколько где оставаться, когда возвращаться, что надеть и когда это снять, что посмотреть, что не досмотреть, что приготовить или вообще не готовить, а завтракать, обедать и ужинать в ресторанах. Я абсолютно самостоятельна, ни от кого не завишу, и мне нравится моя жизнь. Я совершенно не уверена, что хочу ее испортить/украсить/растревожить/расцветить/подправить детьми. И никогда не была уверена. Зато за меня уверены другие.

Иногда приходится защищать своих близких от таких доброжелателей. Моя знакомая Н. — простая милая женщина с двумя детьми от разных мужчин, очень семейная. Она готова неделями не покидать квартиру, в которой живет с детьми и вторым мужем, варит компоты и шьет на заказ. Мы болтаем, когда я прихожу к ней по делу, и она между прочим интересуется, не завела ли еще детей моя сестра, которая живет за границей. «Нет, не завела. Они же сразу с мужем договорились, что детей не хотят». — «Ну, вот когда передумает…»

Не передумает!

Н. в страшном сне не может представить, что могла бы не родить детей и ей пришлось бы отвечать на вопросы окружающих, ловить на себе жалостливые взгляды знакомых. Возможно, она не осознает, в чем источник ее страха и почему она вслед за этими знакомыми также недоуменно и полупрезрительно относится к женщинам, не имеющим детей, не таким, как она.

Я останавливаю Н., улыбаюсь и начинаю говорить о другом.

И меня это угнетает.

У моего тренера Л. есть подруга, которая рожает детей, чтобы удержать рядом с собой их отцов. Но ни одного не удержала. А дети тащат всю тяжесть несчастья, на котором стоит человечество: плодитесь и размножайтесь, параллельно добывая хлеб в поте лица своего.

— Господи, а можно или то, или другое?

— Нет!

Мне-то хорошо, я не верю ни в бога, ни в рай и ад. Разве что в ад, который люди устраивают друг другу.

Когда знакомые рожают ребенка, они часто пишут: «Родили здорового, красивого малыша». А если родился ребенок с ограничениями, ментальными или физическими, что писать? «Родили нездорового, но красивого? Нездорового и некрасивого?» Мне кажется, люди рожают детей из эгоцентрического желания видеть самих себя, но маленьких и симпатичных. Есть только два исключения из этого правила: те, кто принимает решение не прерывать беременность, узнав об отклонениях в развитии будущего ребенка; и те, кто усыновляет брошенных детей и дает им заботу.

Остальные, на мой взгляд, нарциссы, или люди, которые рожают детей, чтобы калечить их психологически: делать из девочек милых прислужниц, из мальчиков — упертых баранов, будучи абсолютно уверенными в том, что это единственно верный и естественный путь к счастью.

А пока мать Лешки П., вырастившая деревенского шовиниста, женившая его и получившая законную мзду — здоровенных толстеньких внуков, — задает моей матери вопрос, который переводится так:

— Твои дочери уже наконец перестанут выпендриваться и сделают то, чего от них ждут все — одноклассники, государство, я и другие бабки из подъезда?

Я написала все это ради того, чтобы таких вопросов стало хоть на процент меньше.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!