Делать из плохих новостей хорошие

Mental cafe было организовано год назад психоактивисткой и художницей Тасей Водкиной. В ходе акций, посвященных проблеме суицида в России, она поняла, что у нас нет безопасного пространства, чтобы обсуждать подобные вопросы. Создавалось кафе именно как безопасное пространство для душевных разговоров на стигматизированные темы. Потом решили обсуждать все, что связано с ментальным здоровьем, — чтобы не чувствовать ограничений.

Темы предлагают сами участники. До очередного локдауна встречи проходили раз в неделю в питерском «Открытом пространстве». Перед беседой — движуха: кто-то копается в телефоне, кто-то открывает вафли и наливает чай-кофе, и каждый наклеивает в районе сердца бейджик с именем. «Все будете помечены», — шутит кто-то из собравшихся. 

Начинают всегда с хороших новостей: «Может, это мелочь, но я осилила целый сериал, он мне очень понравился. “Непобедимый” называется. Там очень круто показано становление супергероя, ему постоянно дают люлей, но это его мотивирует только». 

«В театр только что устроился, от фонда работаю с трудными подростками. Придумал для каждого из ребят свое приветствие — зашло! Это прямо крутое чувство — удовлетворение от рабочего дня».

«А у меня хороших новостей нет, поэтому сейчас буду делать из плохой хорошую! У меня обострение депры [депрессии], но взяла время, чтобы отдохнуть от дел. Пытаюсь вести календарь состояний, чтобы отслеживать перепады». 

«У меня вот прогресс! ОКРотступает, даже вышло заняться творчеством и встретиться с виртуальным другом. Он немного социофоб, но ему понравилось». 

«Я договорилась на секс и случайно завела отношения, а еще сделала маникюр».  

«О! У меня тоже маникюр! Я такая увидела лак из “Ашана” за двадцатку и думаю: почему бы и нет? А еще несколько дней хожу с небритыми ногами и говорю много с друзьями по поводу ******* [пофигизма]». 

«Я выбрала новую тактику — радикального эгоизма. Решила все-таки позаботиться о себе. Все у всех пройдет, а я могу не выжить к тому моменту. Поэтому так. Стала просыпаться в одно время, начала делать рутинные дела».

«Бывает так, что жизнь тебя просто сбивает с толку»

Тася дает всем поддерживающую обратную связь. Она и еще несколько кураторок и модераторок, которые присоединились к ней в прошлом году, стараются, чтобы каждому было комфортно во время беседы и чтобы каждый смог раскрыться. 

Можно даже не участвовать в разговоре — просто слушать, а посещение открыто для всех желающих, не только для людей с психическими расстройствами. Это, кстати, самое главное отличие кафе от анонимных групп взаимопомощи. 

Тася предлагает тему — поиск себя и любимого занятия. 

«Да, отличная тема! Вот как не распыляться и не размениваться по мелочам?» — подхватывает С. 

«Хах — у меня так гипа [гипомания — одна из фаз БАР] проходила. Типа, хватаюсь за все подряд, у меня дома куча всего недоделанного лежит: какая-то картина, маска, а потом депра и — а-а-а-а, ничего не хочу в этой жизни. Чем же мне заниматься? Ничем, буду лежать и смотреть в потолок», — продолжает К. 

«У меня когда депра была, я подалась в активизм, пошла работать в организацию, пахала много, так как была новенькая, дома была поздно вечером, и на депру как-то времени не хватало. Приходилось дозировать. (Смеется.) Я, кстати, поняла, что это моя тема, ведь я за нее держусь, даже когда чердак срывает». 

«Да-а-а-а, все эти штуки, особенно акционизм на улицах. Я чувствую себя живой, а остальное время — нет», — говорит Т. 

«А я бы хотел в геймдев податься, я же айтишник, но ни одной вакансии не найти на рынке. Я думаю, мне там было бы комфортно. Хотя я не уверен уже ни в чем. Я семь раз переезжал и сейчас бы уехал, если бы не ковид и ограничения. Есть просто такое мнение, что когда меняешь окружение, то мозг начинает в семь раз быстрее работать!» — делится Р. 

«Блин, я тоже однажды переехала и жила одна. Сначала все было норм, а потом депра пришла — и я даже не могла помыться, раньше хотя бы могли в душ меня закинуть. Резюмируя: когда становится что-то не так с кукухой, сама я не вывожу», — говорит К. 

«Я бы тоже из России смоталась бы. Как у меня на значке написано — “Спаси Россию, но сначала себя”. Но я не могу собрать рюкзак: я люблю комфорт и чтобы все мои вещи были при мне. Наверное, я умру в горе вещей», — иронизирует Т. 

С небольшим опозданием к встрече присоединяется Л. Ей передают, о чем беседа. 

«Вопрос сложный, — сразу отвечает Л. — У меня во время лечения открываются новые грани себя. А еще надо подумать о том, что бы ты делала в полной нищете, несмотря на отсутствие денег и вопреки всему. И о том, что тебе должно быть наплевать на мнение других. Я по дороге мальчика видела, он просто танцевал под музыку прямо на улице, кайфовал. Не представляю себя в такой ситуации». 

«Респект. Пацан — икона». 

«А еще бывает так, что жизнь тебя просто сбивает с толку, — продолжает Л. — Я до двадцати трех лет ходила в розовых очках и жила в своем мирке. Однажды с другом решили пойти выпить: он разводился — и я хотела его поддержать. Мы называли друг друга братом и сестрой. Пошли к нему — он начал приставать жестко. Сначала я просто не знала, что мне делать, а потом у меня случилась истерика. Я просто не могла поверить, что это может произойти. Старшее поколение тоже морочит голову. У меня бабуля страдалица. У нее такие понятия: хочешь быть счастлива — страдай. Но это не мой путь. Как отгородиться от этих вещей? Не знаю. Наверное, надо больше прислушиваться к себе, выстраивать и отстаивать свои границы, думать, где комфортно, где нет». 

«Интересно, сколько людей так живут, занимаясь тем, что им выбрали родители? Боятся поговорить. Многие родаки в штыки же воспринимают подобные темы, манипулируют: “Мы тебе дали жизнь, будь благодарна и слушай, что говорят”. А потом детки просто не могут сменить, ибо а что подумают люди?» — соглашается Т. 

«Что-то ты говоришь и жестикулируешь быстро! — с улыбкой замечает К., обращаясь к Л. — У меня в гипомании такое бывает, с тремором и перевозбуждением, я это отслеживать четко научилась. Однажды я лежала в закрытом отделении одна, никто со мной не хотел быть из-за этого. А по поводу нашего вопроса… Важно говорить, озвучивать и стараться слушать свои эмоции. Ту же внутреннюю злость и неудовлетворенность можно использовать. Я вот квартиру убираю, когда злюсь на родителей или еще на кого-то». 

«Блин, я так не умею пока что. Сегодня отфигачила полку для обуви и в мужа кинула цепочку. Это жесть. Ну все, пошли курить, поздно уже», — вдруг заканчивает тему Т. 

«Можно вас всех обнять? Давайте коллективно обнимемся. Это очень классно», — предлагает С.

«Как же родные с вами живут?»

Целью бесед, помимо борьбы со стигмой, является выстраивание взаимодействия людей с ментальными расстройствами с обществом и с этой реальностью. Но пока так получается не везде. Например, в Оренбурге, родном городе Таси, где ее знакомые также организовали филиал кафе, люди менее охотно делятся наболевшим: город маленький и стигма там еще сильнее. 

На следующей встрече речь заходит про стигматизацию ментальных расстройств. 

«У меня мама скрывает от всех мой диагноз, чтобы избежать проблем и слухов за спиной. Мне кажется, это еще пережитки совка. В России все хорошо и больных людей быть не может, только счастливые», — с сарказмом говорит А. 

«В школе учителя пугают учетом [в психдиспансере]: вот поставят тебя, никуда не поступишь, на государственную работу не возьмут. А мою подругу водили к какому-то имаму, он над ней руками водил, сказал не курить год. Понятное дело, что состояние ухудшилось, так как тут магия не работает. Крыша поехала еще сильнее, магическое мышление стало прогрессировать. Это, кстати, может привести к шизофрении с потерей критики реальности», — замечает Т. 

«Меня в церковь водили. Я просто стояла, а он на меня водой брызгал», — вспоминает свое «лечение» С. 

«Я скрываю диагноз абсолютно от всех, включая родственников моего молодого человека, так как если они узнают, то никаких отношений не будет, — признается Д. с диагнозом БАР. — К слову, когда у меня начались панические атаки в шестнадцать лет, никто из моих родных не воспринимал это всерьез. Только мама знает — у нее такая же проблема, как у меня. Но иногда все же приходится рассекречиваться: терапевт однажды спросил, что я постоянно принимаю, я сказала, а он мне: “Да это же выписывают только тяжелобольным, у вас маниакальный синдром? Вы еще и заикаетесь. Как же родные с вами живут?”» 

«Еще боязно из-за препаратов. В России ведь может кончиться патент на какой-нибудь хороший зарубежный препарат, а потом дженерики перестанут закупать. И как лечиться? — продолжает Т. — Любой врач тебя может стигматизировать, как было с моей мамой. Она пришла к психиатру после домашнего абьюза со стороны отца, а он ей: “Вы гоните. Идите на концерт, найдите мужика”». 

«Перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза», — резюмирует С. 

«У людей есть свойство обесценивать суициды»

Инициатива кафе отлично демонстрирует, что можно говорить о ментальных расстройствах свободно в компании за чашкой чая, а не только слушать длинные лекции. И даже — во время написания домашки по фармакологии, как это делает К. на следующей встрече. 

«У нас в академии одни гомеопаты, травками предпочитают лечение, — рассказывает она об учебе. — Я препода спросила, что насчет заместительной терапии для наркозависимых в России, предложила ей обсудить. Она: “А что это?” Я: “Ну понятно все с вами”».

Тася заявляет новую тему — борьба с суицидами, напоминая статистику: Россия входит в первую тройку стран по количеству самоубийств по всему миру. И предлагает поделиться историями, в частности чтобы научиться «распознавать звоночки».

«Первая попытка случилась у меня лет в шесть. Я навсегда запомнила эту черную липкую мерзость, которая на всю жизнь прилипла ко мне, — начинает она. — Со срывами и психозами неизбежно приходит суицидальное поведение и мысли. Например, еще до лечения я написала в блокнотике дату [предполагаемого суицида] и сказала себе: если мне не будет лучше, сделаю это <…>. У меня в семье был случай: человек уходил в себя, и это дало возможность незаметно совершить то, что он задумал. А у моей подруги было чувство вины после этого, что она не заметила, не распознала, как ее знакомая в условиях сильной депры принимала большое количество лекарств: это можно отнести к медленному суициду».

«Моя подруга Света объелась таблетками, записки не оставила, — продолжает делиться С. — Предположение, что это случилось из-за травли в школе. Я не могла поверить, что это случилось. Еще какое-то время думала, что это злая шутка. Звонила ей, надеялась, что возьмет трубку, слала сообщения на ее номер. Я тогда сильно замкнулась в себе из-за того, что ничем не смогла помочь. Думала, что она устала. После этого если кто-то из друзей закрывает страницу в соцсетях или телефон у них занят, у меня начинается паника, что я чего-то не знаю или упустила».

«Мне хотелось бы снять эту самообвиняющую перспективу, — вдруг говорит Л. — Никто не должен брать на себя ответственность за этот поступок. Это выбор человека. Если эта вина сидит внутри — надо идти к психотерапевту. Пешеход же не должен чувствовать вину за человека, который попал под машину неподалеку?»

«Возможно, эта вина — одно из проявлений чувства утраты? — возражает К. — И речь скорее не о прохожем, а о близком окружении. Стремиться помогать надо, думаю, если у человека тревога: помогите ему пойти к врачу. Но прежде надо позаботиться о своих ресурсах. Вдруг они кончатся на полпути, когда у человека появилась надежда, что он не один, а теперь вдруг — плыви, сосиска, сам. Ты уходишь, и состояние твоего друга ухудшается».

«Да, все верно. По поводу врача, что К. сказала, — соглашусь. Но с этим тоже большие проблемы. Если бесплатно, то отстоять полгода в очереди, да и еще не к самому хорошему спецу, а если платно — то у людей может тупо не быть денег. Мы оказываемся в каком-то порочном круге», — замечает Т.

«Ну да, типа, либо страдай, либо умирай», — с сарказмом соглашается К.

«Если нет надежды на наше великое, соборное и милосердное государство с его социальными структурами, то выход, опять же, гласность и разговор, — рассуждает Т. — А еще у людей есть свойство обесценивать суициды. Мол, что за тряпка? Поэтому [важно] говорить, говорить, что это болезнь, которая довела человека до такого. Если у человека появляются постоянные мысли о смерти — это нездоровая штука, это не должно трепать мозг. Да, безусловно, есть момент, когда ты знакомишься со смертью как явлением, проявлением культуры. Но есть граница, когда это уже становится патологией: “А что если я…”, и человек начинает примерять это на себя».

«Родаки»

Тема родителей всплывает в разговорах очень часто. Бывает и так, что ребята съезжают на нее, даже если речь изначально шла о другом. Это наболевшее.

«Кстати, а у кого как с родаками?» — спрашивает Т.

«Сложная тема, конечно. Это как ты чувствуешь. Если прямо сейчас тебе комфортно с родителями и они помогают, такое же бывает, то ок. Но мне самой нужно было вылететь из гнезда. Уровень уважения у родителей возрастает по мере увеличения количества вопросов, которые ты решаешь сама. Я переехала, смогла сделать каминг-аут, с детьми вопрос закрыли, и они успокоились, занялись собой», — рассказывает Л.

«А я не пыталась покончить с собой, после того как съехала от мамы», — в голос смеется К.

«Блин, а помните, у нас тут девочка была — ее родители пытались признать недееспособной на почве диагноза, чтобы решить вопрос с жилплощадью. Она быстро замуж вышла, и трюк родителей не прошел. Многие так в ПНИ оказываются, потом только правозащитники в помощь», — говорит Т.

«Жесть. Ужасно оказаться в таком холодном месте без прав, понимая, что тебя туда родители отправили. Родаки бывают токсиками. У меня однажды мать увидела следы селфхарма и спросила: “Ты что, себя Иисусом возомнила?” Она не очень рефлексировала на эту тему, так как у самой проблем хватало», — с сарказмом вспоминает К.

«А меня раздражает, что я вишу на шее у родственников, чувствую, что я в тягость людям. Чувствую их тонкие намеки, что мешаю», — вступает в разговор М.

«Это последствия менталки заставляют тебя так думать. Что ничего не получится, что ты какая-то не такая. Но если людей напрягает такая ситуация, они скажут тебе об этом. На самом деле это хорошо, что у тебя есть поддержка, ведь некоторые люди, когда лечатся, берут кредиты и занимают кучу денег. Поддержка дает тебе возможность стабилизироваться, подобрать фарму. Никто не будет держать на шее того, кто безразличен. Это значит, что тебе желают добра и ты ценна для этих людей. На самом деле если загнать себя в паранойю, а у меня сейчас она из-за гипомании, то можно решить, что тебя вообще весь мир ненавидит. Или придумали хитрый план, чтобы тебя содержать, а потом выгнать на улицу. Мозг может довести до жестких мыслей. Короче говоря, нужно хорошее лечение», — отвечает Т.

«У меня, блин, лицо такое»

Тася входит в комнату, кладет сигареты на стол. Все наливают чай, слышно, как кто-то начинает хрустеть вафлей. В начале каждого занятия чувствуется небольшая неловкость, но это быстро проходит. Для многих пришедших посещение кафе — это смелый шаг и возможность говорить.

«Решила сделать встречу про абьюз. Устала наблюдать подругу в таких отношениях, решила обсудить! Вот для вас какие признаки у абьюзивных отношений?» — начинает разговор Т.

«Попытка ограничить финансово или запрет на встречу с друзьями, как делают мои родители. Аргументируют, что они мне самые лучшие друзья и желают только хорошего. Блин, все в итоге в родителей упирается», — грустно улыбается С.

«Ну да, это ограничение личной свободы и манипуляции. Манипуляции всем свойственны, кстати, и мы все их используем в той или иной форме».

«Ага, используешь, а потом думаешь: вот я мудак!» — смеется К.

«У меня был опыт абьюзивных и довольно токсичных рабочих отношений. В карантин была депра, я тогда работала на международных проектах, часть из них закрылась, и из-за страха лишиться места в проекте тревога усилилась. Но работодатель сказал, что депрессия бывает у тех, кто ничего не делает, поэтому надо просто работать. А еще она все время спрашивала, почему я такая грустная. Но у меня, блин, лицо такое. Видимо, надо еще и эмоции прятать, ведь довольное лицо — это твой хлеб», — рассказывает свою историю М.

«Хм… Ну да, наверное, если бы она почистила картошку, это бы ей помогло избавиться от депрессии и симптомов», — саркастически отвечает Т.

«Моей девушки коснулась тема домашнего насилия. Никогда бы не подумала, что маститый краевед и искусствоведка (ее родители. — Прим. ТД) занимаются такими вещами. А вот. Когда она переехала ко мне, я полностью оградила ее от общения с отцом. Это вызвало угрозы с его стороны и сильнейшее обострение моей тревоги, но мы это пережили вместе. Девушка лечится, прорабатывая те жуткие вещи, в которых она росла», — после небольшой паузы говорит Л.

«А у меня сознание рисует истории, когда другой человек пытается сделать так, чтобы ты чувствовала себя неполноценной. Мой прошлый работодатель строил рабочие отношения на унижении и полном контроле. Мне кажется, это от ненависти к себе. Жаль, что это стало чужой проблемой, но ощущение власти способствует таким ситуациям. Кстати, после того как я ушла с той работы, мы иногда встречались с бывшими сотрудниками и вспоминали эту чудную женщину. Это было похоже на клуб поддержки», — вспоминает К.

«Да-а-а, знакомая ситуация. У нас на работе была кухня ненависти!» — эмоционально отвечает М.

«Мне кажется, это все связано с какой-то политической традицией и патриархатом. Если ты женщина и поднялась наверх, то должна еще больше бомбить, ведь ты же с ними не справишься иначе», — вступает О.

«Для меня еще вот какой вопрос встает: как быть другом человеку, который подвергается абьюзу и в очередной раз делает выбор не в пользу себя. Блин, ты вложила в человека столько времени и сил, чтобы его откачать, а он через два дня опять ныряет в свои отношения. Это выбор, но внутри-то горит», — рассуждает К.

«Я раньше пыталась максимально помогать, советовала обратиться за помощью. Но пока человек сам не поймет, это бесполезно. Моя подруга заканчивала отношения и умудрялась находить другого абьюзера», — отвечает Т.

«А как можно противодействовать абьюзу, кто как считает?»

«Проблема в том, что ты идешь на поводу у того, кто подменяет понятия. Человеку кажется, что ситуация ровно вот такая, какую ему представляет манипулятор. Мне помогает увидеть все как на ладони ведение дневника. Я прописываю все и анализирую. И, типа, I can see you (перевод с английского “Я вижу тебя”. — Прим. ТД) — и манипуляция заканчивается», — делится О.

«Блин, можно представить пустолайку или собаку какую-то [на месте абьюзера] и перестать к этому серьезно относиться. Когда ты не боишься, это перестает иметь власть над тобой. Вообще, абсурд спасает во всем и всегда», — улыбаясь, отвечает К.

На часах девять вечера, пора расходиться. За окном темно, видно только уличные фонари через занавески. Кружки в раковину, стулья по местам. Ребята собираются для объятий напоследок — это уже традиция.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!