«Если ваши скрепы не выдержат феминизм, грош им цена». Монолог журналистки из Дагестана, которая помогает жертвам насилия
«Такие дела» в серии монологов «Близко к сердцу» рассказывают о журналистах и блогерах из регионов, которые своим неравнодушием постепенно меняют местное сообщество. Героиня семнадцатого текста — Светлана Анохина, главный редактор портала «Даптар. Женское пространство Кавказа» и активистка группы «Марем», помогающей жертвам семейного насилия.
Недавно Анохина уехала из Дагестана после угроз убийством — в целях безопасности она решила временно покинуть регион. Журналистка рассказала «Таким делам» и «Ромбу» о своем пути — от колонок о культуре до гражданского активизма.
«Был такой город»
Меня зовут Светлана Анохина. Я — дагестанский журналист. Родилась, как и четыре поколения до меня, в Махачкале. И влипаю в скандалы постоянно. Я не хотела, оно так получается. Я — главный редактор портала «Даптар. Женское пространство Кавказа», а женская тема вызывает массу воплей и скандалов.
В 25 лет я вышла замуж, уехала во Львов и проторчала там лет 14. Вернулась в конце 1999-го и ахнула: я не узнала Махачкалу. И решила что-то сделать: нужно было этот неряшливый, неприятный полугород как-то утеплить, что ли, очеловечить. Так появился проект «Был такой город» [о жителях Махачкалы]. Я напрашивалась в гости, просила показать мне семейный альбом. Обнаруживались потрясающие фотографии, от которых можно замереть и потерять дар речи. Мальчишки на велосипедах на фоне растянутой ткани, какие-то дети в саду… и все это с огромной внутренней силой. Или семья на веранде сидит, и ты знаешь, что половина этих людей не пережила 30-х, погибла.
Посмотришь фотки, а потом начинаешь расспрашивать человека, как жил этот город, что любил, кого не терпел. Одно из самых страшных моих открытий — я поняла, насколько мы нищие. Вот настаивает человек: «Я вам сейчас расскажу о своей учительнице. Она была прекрасная женщина, просто волшебная». Как она ходила, были ли у нее словечки свои запоминающиеся, прическа какая была, характер? Вы можете так рассказать, чтоб за словом «прекрасная» стоял человек? Оказалось, что нет. Это такие картонные фигурки — «моя прекрасная учительница», «мой прекрасный сосед», «мы все жили дружно», «мир был спокойный и безопасный». А вот когда начинаешь копать и вытягиваешь из человека настоящее, то обнаруживаешь, что картина совершенно иная, очень яркая, наполненная жизнью и часто вовсе не благостная.
Я ездила в села. Однажды добралась до серьезной, степенной Ругуджи. Могу представить, как местные поначалу на меня смотрели: приходит какая-то овца городская и задает тупые вопросы про любовь. Ну какая любовь? Семья, все дела. А потом стали рассказывать, увлеклись, и бабушка, которая не говорила толком по-русски, вдруг вспомнила, как двое чуть ли не на смерть шли, так их сильно тянуло друг к другу. И она говорит с изумлением: «А любовь-то, получается, есть!»
Первая поездка в горы была на фестиваль индейцев (ежегодное мероприятие, на котором люди живут в вигвамах и носят индейскую одежду. — Прим. ТД) в село Карата. Я мотанула туда наобум, без всяких контактов, на маршрутке. И когда умудрилась тут же найти индейцев, попросить их подняться в их лагерь и все показать — это была огромная победа. Эти люди делают то, чего мне в Дагестане страшно не хватает, — играют. В игре человек перестает относиться к себе с безумной важностью и серьезностью. Он сознательно выбирает роль, где он немножко смешон, перестает защищаться, он не расправляет плечи и не выпячивает челюсть. В этом его доверие к миру.
«Стыдная история толкает меня вперед»
Я начинала как корреспондент и редактор отдела культуры, с радостью писала о выставках и спектаклях, колонки в стиле «нежная необременительная хрень».
В журналистике хватает вещей, которые тебя лично задевают. Ты не можешь потом отряхнуться и пойти писать на другую тему. Они тянут в другую сторону. В сторону активизма, правозащиты, потому что много вокруг беды. Приходится вступаться и влипать в истории, которые бесконечно далеки от журналистики. Тех историй, про которые я писала, наверно, в два раза меньше, чем проблем, в которые я влезала не как журналист. Решаю я их не одна. Есть маленькая группа, там все девушки. Мы назвали ее «Марем», в память о Марем Алиевой.
В 2015 году знакомые правозащитники сказали, мол, вывозят молодую женщину, она с детьми бежит от мужа, ей угрожают убийством. Меня попросили с ней побеседовать, чтобы я, как человек с Кавказа, оценила степень достоверности ее рассказов. Марем меня не убедила. Женщине грозит смерть, а она рассуждает о золоте, оставшемся у мужа. Я забыла, что у меня самой был опыт домашнего насилия. Мой первый муж был совершенно прекрасный и прекрасно лупил меня по любому поводу. Было ощущение перевернутого мира, когда нет следствий и причины, спутаны все связи. Когда просто находишься в искаженном пространстве. Но я об этом вспомнила позже. Сначала сказала свое экспертное, блин, мнение, что она привирает. Потом меня много раз успокаивали и уверяли, что мои слова не сыграли никакой роли. Марем все равно вывезли, поместили в кризисный центр. А потом она вернулась к мужу и пропала. Нашли только окровавленный фен и клочки волос на ковре. Он ей чуть раньше обрил голову наполовину, и она наращивала волосы, чтобы не ходить вот так. А потом я узнала детали, что он однажды отрубил ей фалангу большого пальца на руке. И меня дико прихлопнуло, потому что виновный ушел от наказания. Она пропала, ее не нашли ни живую, ни мертвую.
Эта чудовищная, стыдная история толкает меня вперед. Каждый раз, когда хочется махнуть рукой — да, блин, это какая-то ерунда, человек привирает, — я напоминаю себе о Марем. И что нам вместе с несколькими молодыми девушками удается сделать, не имея никаких ресурсов, меня просто поражает каждый раз. Вот реально, я, человек неверующий, насмешливый, скептичный, иногда думаю: Бог ведет.
«Это не частная жизнь»
Бывают и поражения. Когда люди отказываются продолжать борьбу. Недавно два раза мы помогали одной девочке уехать, и два раза она верила обещаниям родственников позаботиться о ней, а они возвращали ее к мужу. Но я с самого начала для себя решила, что оценивать их поступки — не мое дело. Я знаю, как деформируется личность, когда ты долго находишься в ситуации домашнего насилия, когда ты всем должна и все с тобой могут расправиться. Я не вправе их осуждать, потому что сперва надо их излечить.
Я стараюсь деликатно подходить к частной жизни. Но если муж издевается над ребенком и женой, если дедушка лезет в трусики внучке, для меня это не частная жизнь. Тогда я чаще вмешиваюсь на уровне действий, чем на уровне слова. Я давно могла написать книгу о домашнем насилии и сексуальных преступлениях в отношении членов семьи, малолетних детей. Но не хочу. Я хочу, чтобы этого не было, и стараюсь что-то делать.
Говорят, на Кавказе женщина защищена традициями. Но это мнение мужчин. Когда спрашиваешь: «Раз женщины такие защищенные, что ж ты на меня наезжаешь с матом?», тебе отвечают: «Разве ты женщина?» Они создали определение: есть «настоящие женщины», а с другими можно не церемониться. О какой защите тогда может идти речь? Чаще всего защита требуется самой женщине от тех, кто якобы ее защищает. Как только девушка оказывается в сомнительной ситуации, сразу начинаются призывы: «Куда смотрят отец и братья, давно бы уже грохнули». Разве это защита?
Совершенно пренебрегая обязанностями, многие мужчины пользуются только правами, а женщина остается без помощи и содержания. С ней могут заключить брак у какого-то имама — и расторгнуть через неделю. А еще многие мужчины считают недостойной себя ту или иную работу. Лежат на диване, забыв, что по шариату они должны обеспечивать семью. Зато их страшно беспокоит феминизм, который порушит всю духовность. Ну друзья, если ваши скрепы не выдержат мой феминизм, грош им цена.
Конечно, я феминистка. Я ведь женщина. Кем я еще могу быть? Большинство противников феминизма здесь толком даже не понимают, что это такое. Почему-то феминизм связывают с программой изведения всех мужчин. Что-то дремучее всколыхнулось, мужское бессознательное.
Я безумно рада, что на нашей стороне есть и мужчины, даговские мужчины. Мы готовы сотрудничать со всеми, в том числе с авторитетными религиозными людьми, — там, где наши интересы совпадают. Чтобы у женщины была базовая аргументация, когда она пытается себя отстоять.
Мне недавно написал человек: сначала попросил о помощи, а позже сказал, что сам справился. Он встретил женщину, которая сбежала от мужа — тот бил ее. К родителям идти невозможно, потому что не примут, будут возвращать в семью. И она едет в чужой город, страшный и незнакомый, ходит там в ужасе — и вдруг натыкается на хорошего человека. И он мне пишет: «Я снял ей квартиру». Ей! Не для того, чтобы туда ходить и ее навещать, а просто помог и дал деньги на пару месяцев. Мы в группе «Марем» чуть ли не рыдали от счастья. А потом задумались. Почему счастье-то? Почему для нас помощь мужчины, понимание мужчины, мужская эмпатия — это редкость, счастье и подарок? Ведь это должно быть нормой.
«Видишь, что можешь разрулить беду»
Я совершенно не герой, во всяком случае не стайер. Я бы хотела просто взобраться на баррикаду, помахать красным флагом, прокричать громкие слова и уйти домой валяться на диване. Но приходится заниматься кропотливой неприятной работой, о которой даже не расскажешь, не похвастаешься. Зато есть чувство правильности того, что я делаю. Когда удается добиться удаления фотографии 13-летней барышни в лифчике из мерзкой какой-то группы во «ВКонтактике». Когда удается помочь женщине сбежать от мужа, который ее лупцует. Если б я хоть не знала, что происходит, я бы не вмешивалась, не искала. Но они же приходят, приходят и приносят свою беду. И ты видишь, что можешь ее разрулить, а они изнутри не могут.
У меня нет цели попасть в федеральную повестку, хотя это и лестно. Мне приятно, когда я получаю серьезную награду. Когда узнают о каком-то моем начинании, считают его клевым. Как, например, с проектом «Был такой город», за который я получила премию «Гражданская инициатива». Но работаем мы не для этого. Не для исправления имиджа, не для того, чтобы Дагестан стал лучше. Я хочу, чтобы мой мир стал лучше. Если я узнаю о каком-то ужасе, происходящем рядом, мой мир переворачивается. Мне нужно что-то сделать. Мне часто пишут: спасибо за то, что вы делаете для народа. Да не для народа, а для себя. Я все делаю только для себя, для сохранности своего мира, в котором есть клевые люди, честность, порядочность, эмпатия, куча всего прекрасного.
В Дагестане полно прекрасных, интересных людей — художников, акционистов, но они находятся в своей плоскости. Надо выходить за стены музея, а это опасно. Недавно девочка-дагестанка решила провести в Махачкале Монстрацию — демонстрацию с абсурдными лозунгами. Ее поддержали мальчишки. Моя дочь и внучки несли плакат: «Уходи, бабайка. Я послушная». А еще была фигурка рыбы с надписью: «Экзистенциальная треска». Это все отнимали менты. И рвали. Зачем? Чем им грозила экзистенциальная треска? Но если вдуматься, понимаешь: именно она им и грозила. Им грозят феминизм и анимешники. Им грозит все яркое, творческое, внезапное. Непривычная форма выражения мысли, выражения себя.
Мне нравятся тату. Недавно я набила себе рыбку с ножками. Тупая такая рыбка, бежит куда-то, как дурак, нелепая, ни плавать толком, ни ходить, одно недоразумение. Вот она для меня важная рыбка, она обо мне. Я не хочу быть победителем. Мне не нравится эта роль. Я не хочу выигрывать, я хочу жить. Получать по шее, плакать, смеяться, торжествовать, ненавидеть, любить. Я просто хочу всего. Я не хочу жить в узких рамках. Мне в них тесно.
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам